Бородинское поле

потом и другие...

Гоголев уже не слышал его признания, да если б и

слышал, то едва ли мог понять смысл его слов, потому что

даже ездовой недоуменно обернулся назад и сказал с

раздражением:

– Да перестань ты. Не видишь, что человеку не до твоей

болтовни. Автомат вот тебе завещал, - прибавил с завистью.

– Это не болтовня, нет, друг, это правда, - возразил Олег и

замолчал, вспомнив про завещанный комиссаром автомат.

Ему захотелось в свой отряд, в окопы, где товарищи,

возможно, отражают новую атаку, на деле испытать бесценный

подарок, чтобы отомстить за кровь комиссара.

Возле часовни на каменных ступенях, на цоколе

памятника, воздвигнутого рядом с часовней, и просто под

старыми деревьями, окружавшими часовню, сидели и

полулежали раненые. Тут же стояло несколько санитарных

машин и подвод, запряженных в обычные крестьянские телеги.

Тяжелораненых на машинах отправляли в Можайск. Их было

много, молчаливых, угрюмых, перевязанных грязными

бинтами. Они посматривали отрешенно, подавленно на все,

что происходило вокруг, ожидая своей участи, и в их

страдальческих глазах Олегу виделись какие-то маленькие,

упрямо теплящиеся огоньки надежды. Особенно запомнился

Олегу один - он сразу обращал на себя внимание.

Здоровенный усач в измазанном полушубке и в одном валенке

– другая нога его была отсечена по самый коленный сустав -

сидел на цоколе памятника, прислонясь широкой спиной к

холодному обелиску, увенчанному бронзовым с

распростертыми крыльями орлом, и, как орел над ним, тоже

распростер в стороны свои могучие руки. Сидел неподвижно,

прочно и сам казался естественной, неотъемлемой частью

монумента. И эта картина показалась Олегу живым, до

осязаемости убедительным и зримым олицетворением

единства народного подвига в прошлом и настоящем.

У повозок и машин распоряжался молодой энергичный

военврач третьего ранга. Увидав повозку с комиссаром, он

стремительно подошел к ней, быстрым, коротким взглядом

скользнул по раненому, спросил:

– Кого привезли?

– Комиссара артиллерийского полка Гоголева, - ответил

Олег и прибавил: - Ему нужна, срочная операция.

А шустрый врач уже нащупывал пульс на безжизненной

руке комиссара и, строго глядя на бойца, заключил:

– Нет, любезнейший, поздно. - И, покачивая головой,

повторил: - Да-да, опоздали. Он мертв, ваш комиссар.

Остапов и ездовой обменялись растерянными взглядами.

Олег был изумлен. Он посмотрел кругом. Его поразило

освещение неба. Закат полыхал каким-то чудовищных

размеров гербом в виде распластанной птицы, повисшей над

горизонтом. Золотисто-огненный хвост этой птицы уперся в

землю, а в самой середине тучи - окна-глаза, и из них хлещет

огонь. "Какая жуткая картина", - подумал Остапов, а ездовой

сказал просто:

– Завтра будет ветреный день.

Но до завтра еще надо было дожить.

Ворвавшийся в Артемки разведбатальон капитана

Корепанова вышвырнул немцев из деревни, но удержаться не

мог и под напором танков вынужден был оставить этот

населенный пункт, расположенный на автостраде. Полосухин

же на радостях поспешил доложить командарму, что Артемки в

наших руках, и теперь не знал, как ему быть: доложить в штаб

армии, что противник снова занял Артемки, или повременить?

Он бы, пожалуй, повременил, но в это время позвонил сам

командующий. Пришлось сообщить неприятное. Командарм

рассердился.

– Ты что, комдив! Под трибунал захотел? Какое ты имел

право отходить?! - кричал Лелюшенко в телефон. -

Приказываю: любой ценой выбить фашистов из Артемок! Ты

меня понял?
– И когда Полосухин негромко повторил приказ,

командарм добавил: - Да смотри - береги людей. Избегай

напрасных жертв.

Виктор Иванович еще не знал о смерти Гоголева, как не

знал в этот вечер и Глеб Макаров. Командиру полка в разгар

боя у Шевардинского редута доложили, что комиссар ранен во

время атаки и отправлен в медсанбат. И хотя от Шевардино до

часовни Тучкова каких-нибудь три километра, обстановка не

позволяла Глебу оставить КП и навестить раненого, по крайней

мере в этот день. Связаться с медсанбатом по телефону он не

мог. В результате усилившегося огня немецкой артиллерии

было много повреждений в проволочной линии связи,

связисты не успевали ее исправлять, и Глеб приказал своему

адъютанту скакать в район Спасо-Бородинского монастыря и

там, в медсанбате, разузнать все о состоянии раненого.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Варя получила от Олега всего два письма: первое - из

учебного отряда, второе - с фронта. В первом он писал о ней, о

Варе, о своих чувствах, о большой любви своей. Во втором

письме главным мотивом была Родина, ее судьба, Россия,

красоту и величие которой он по-настоящему понял лишь

сейчас, когда так обнаженно встали рядом вопросы жизни и

смерти: быть или не быть?.. Заканчивалось это письмо

словами: "Перед нами озверелые банды фашистов, за нашими

плечами Бородинское поле и Москва. Через это поле, мимо

гранитных обелисков, наш отряд шел на боевые рубежи, на те

самые, которые сооружала ты со своими подругами. Мы

сделали десятиминутный привал у памятника лейб-гвардии

Финляндскому полку. Может, помнишь такой на холме? Могила

и надпись надгробная: "Капитан лейб-гвардии Финляндского

полка Александр Гаврилович Огарев. Родился в 1785 году,

скончался от раны, полученной в Бородинской битве в 1812