Бородинское поле

выздоровления, а затем в кабинете главврача в присутствии

медперсонала вручил героям правительственные награды от

имени Президиума Верховного Совета. Рассказал он и об

очень тяжелом положении на фронте. Говорил прямо,

откровенно. Враг у ворот Москвы, но силы, его на пределе.

Когда награжденные и медперсонал разошлись и в

кабинете остались только Остапов, Брусничкин и Щербаков,

Александр Сергеевич вдруг спросил комиссара госпиталя:

– А скажите, товарищ Брусничкин, вы медик?

– Нет, я историк, - быстро ответил Леонид Викторович.

–

Меня призвали в начале войны.

– Вы по какой истории специализировались? -

полюбопытствовал Александр Сергеевич, не сводя с

Брусничкина пристального взгляда.

– История СССР, - лаконично ответил Брусничкин,

предчувствуя неожиданное. Ему казалось, что Щербаков

изучает его, силится что-то припомнить.

– Сколько вам лет?
– вдруг спросил Щербаков.

– Двадцать восемь.

– А вы бы не хотели находиться сейчас там, где делается

величайшая из историй нашего народа - на фронте?
– мягко

сказал Щербаков.

Брусничкин покраснел, слегка прищелкнув каблуками,

ответил четко, даже браво:

– Я солдат. Как будет приказано!

– Да-да, конечно.
– Щербаков, как бы соглашаясь, закивал

головой и поднялся. Полный, тучный, похожий на Пьера

Безухова, а поднялся легко, молодцевато. Сказал очень

спокойно и доброжелательно: - Я думаю, товарищ Брусничкин,

для вас, как для историка, да и для Родины было бы куда

полезней быть на передовой. Кстати, сейчас идут бои на

историческом плацдарме - на Бородинском поле. Поезжайте в

пятую армию к генералу Лелюшенко. Там не хватает

политработников. Штаб армии и политотдел находятся в

Можайске.
– Он присел к столу, достал блокнот и на листке

написал несколько строк на имя начальника политотдела

армии. Подавая Брусничкину записку, сказал: - Должность вам

там найдут. Высокую должность - не пропустить фашистов к

Москве. Завтра же и явитесь в политотдел. Время не ждет.

Ошеломленный, растерянный Брусничкин все же смог

взять себя в руки - он вообще умел при всей вспыльчивости

характера владеть собой в тех случаях, когда его

невыдержанность могла ему повредить.

– Есть, отправиться в распоряжение политотдела пятой

армии! - стукнув каблуками, отрапортовал он четко вдруг

охрипшим, сухим голосом.

– Завтра же, - напомнил Щербаков и, простившись, уехал.

Когда за ним закрылась дверь, Брусничкин, растерянно

глядя на Остапова, пожал плечами и произнес только одно

слово:- Фортуна.

Что оно означало - радость или разочарование, Борис

Всеволодович так и не догадался.

Остапов понимал, что нужно организовать проводы

комиссара на фронт. Жил Брусничкин в Москве один - жена

эвакуировалась еще в сентябре, родные - тоже, поэтому Борис

Всеволодович предложил от чистого сердца:

– Может, вечерком по случаю вашего ухода соберемся у

меня дома?

– Буду весьма признателен, - машинально согласился

Брусничкин. Предложение Остапова было для него

неожиданным.

Остапов позвонил на службу жене и попросил ее сегодня

не задерживаться - мол, будем провожать Леонида

Викторовича на фронт.

– Давно бы пора, - сказала в телефон Наталья Павловна.

Она недолюбливала Брусничкина, возможно, за то, что он не

был медиком.

По совету Бориса Всеволодовича Варя пригласила на

вечер и Сашу, чтобы не оставлять ее одну наедине со своим

горем. Пришли все вместе втроем сразу с работы. Брусничкин

из госпиталя ушел раньше и к Остаповым заявился позже

других с бутылкой коньяку и банкой кетовой икры. Он вел себя

возбужденно, шумно, как человек, мечта и желания которого

наконец-то исполнились. За ужином он быстро захмелел и при

каждом тосте со всеми энергично чокался, приговаривая:

– Кто знает, возможно, в последний раз видимся.

– Да будет вам отпевать себя заживо, - говорила Наталья

Павловна с таким невозмутимым спокойствием, как будто и не

шли тяжелые, кровопролитные бои в сотне километров от

Москвы и словно каждый прожитый день не уносил тысячи

жизней.

– По правде говоря, я вам завидую, Леонид Викторович, -

с безупречной искренностью развивал мысли жены Борис

Всеволодович. - Я хотел бы тоже туда. - Он ерошил свою

коротко стриженную с проседью бородку, этот широкоплечий

богатырь, и сверкал стеклами очков, за которыми искрились

добрые, внимательные глаза.

– Чему завидовать, - сорвалось у Брусничкина, и

мятущийся взгляд его скользнул по сидящим рядышком Саше

и Варе.

Остапов посмотрел на комиссара удивленно.

– Как чему? Вы идете на Бородинское поле! Вы будете

защищать Россию вместе с Кутузовым, Багратионом и

Раевским.

– Ах, какая разница, на каком поле воевать - в степи под

Херсоном или под Москвой, - ответил Брусничкин и глубоко

затянулся дымом папиросы.

– Ну не скажите, - возразил Остапов, хмурясь. Он

откинулся на спинку деревянного кресла - это было его

постоянное, "тронное" место за обеденным столом, - могучий,

крутогрудый, с черной седеющей гривой. Повторил твердо: - Не

скажите, Леонид Викторович. Бородино для России - это

символ и святыня. Это, знаете ли, тот стяг, который поднимают

ратники перед решающей битвой.

Остапов не хотел уязвить Брусничкина, но тот

почувствовал себя уязвленным. Он посмотрел на Остапова со