Брат Алеша

– Да не изводи себя, Алеша! Со слезами, или без слез – а делать-то придется. Ведь не мы одни, вся Россия в это болото зашла. И как ослица упрямая, глубже и глубже лезет, и остановить ее некому…

– Так что же делать?

– Денег крестьянину дать. Или подати ему уменьшить. А лучше – и то и другое вместе. Ведь крестьянин голодает не потому, что неурожай, а потому, что весь хлеб продал, чтобы подать заплатить. Хлеб-то, слава богу, родится, уже года три урожай хороший, два-то точно… Но он весь его продает, чтобы только расплатиться… Подать заплатит, опять без денег останется. Без денег и без хлеба! Не до наших тряпок ему теперь! Вдумайся, Алеша, деньги он с государства за хлеб взял, да государству тут же и отдал. Без толку деньги из кармана в карман перекладываются, а мы, дураки, стоим да глядим, как ложку мимо нашего рта проносят…

– Ох, Петр Фомич, боюсь, у нынешнего на такое сил не достанет…

– И я боюсь, Алексей Федорович. Столько раз он в советчиках своих обманывался, что теперь предпочтет ничего не делать, лишь бы опять не ошибиться. Он лучше конституцию даст, чтобы кто-то за него решал. А наши-то умники нарешают!..

– Доверчив он не в меру. Доверчив, добр и мягок. Не было у России царя добрее его, и никто не давал народу больше, чем он дал, а вот, гляди, не любит его никто, и не то, что не любят – ненавидят ведь почти все.

– Да, всех умудрился обидеть, всю Россию-матушку добрым делом обидел… Алексей Федорович, давай хоть поспим немного, я какую ночь в поезде… да и ты… Да вот что, – уже сквозь сон бормотал Петр Фомич, – прикупи ты, что ли, землицы у Пёсьегонска, цены-то сейчас бросовые, да по весне раздай своим в аренду… всё прокорм…

Алексей Федорович, думая, что нипочем не уснет, повернулся лицом к спинке дивана, привычно начал читать про себя молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Молитв ради Пречистой Матери Твоей и всех святых, помилуй нас! Аминь». И уснул.

…«сохрани избранного Тобою раба Твоего и Царя нашего Александра; огради его правдою и миром; возглаголи в сердце Его благая и мирная о Церкви Твоей и о людех Твоих; посли Ему верных воинов и советников, мудростию исполненных и волю Его свято исполняющих; вдохни мужество в сердца стоящих на страже самодержавия царского, Тобою, Боже, установленнаго на благо народа Твоего».

Глава 5. Новая Лиза

Алеши младшего дома уже не было. В гимназию отвез его, по-видимому, Григорий, потому что Мисс была дома. Она как будто сторожила Алешу – только что он поднялся к себе, как она вышла из своих дверей и издали покивала ему пушистой прической, поморгала пушистыми ресницами и улыбнулась своей мягкой, как бы тоже пушистой улыбкой. Алексей Федорович с Петром Фомичом, наскоро перекусив тем, что подала Прохоровна, спустились в контору. Тут, как всегда, дел было невпроворот, так что ночные переживания скоро забылись, утонули в повседневной рутине. Рядом трудился Петр Фомич и еще десятка полтора конторских, и вся эта дружная суета и толкотня, кажущаяся постороннему глазу хаосом, ощутимо подталкивала вперед почти на каждом шагу стопорящиеся в последнее время дела. Алеша любил эту обыденную работу, ежеминутно подтверждающую, что неразрешимых задач не бывает, что все на свете можно решить своей головой и все вынести на своих плечах. Близился обед, когда вошел секретарь и чуть не втащил за собой упирающегося Николая Ивановича Красоткина.

– Вот-с, принесли прошение, а зайти к вам не хотели, – секретарь все еще придерживал Колю за локоть.

Николай Иванович глядел таким же пасмурным, как давеча.

– Пришел дело доделать, – сказал он, – Думал, вас нет, так и хорошо, без лишних слов. А вы здесь – как быстро вы там справились!

– Так что ж с этим народом не договориться! – весело отвечал Алеша, – Золото народ! И ваша заслуга в этом есть, Николай Иванович – запевалы-то все ваши, школьники.

Но Коля уже почуял, куда клонит Алексей Федорович, пропустил похвалу мимо ушей.

– Я, собственно… Если уж вы на месте. Сегодня и приходите, если время будет, милости прошу.

Коля назвал адрес, но когда Алеша хотел записать, остановил его.

– Не надо, так запомните. И не на своих, ваньку возьмите, свои у вас уж больно приметные, – и Алеша, уже и раньше догадывавшийся, куда зовет его Коля, понял, что был прав.

– Пустое, конечно, дело, но приходите.

Как это бывало почти всегда, Алексей Федорович заработался. Забежал поздороваться вернувшийся из гимназии Алеша-младший, веселый и ужасно довольный успехами, а еще больше тем, что папа дома. Обняв сына, Алексей Федорович обещал минут через двадцать подняться к обеду, но когда поднял глаза на часы, был вечер, почти семь. Только опять перекусить, переодеться и ехать.

Коля встретил его у дверей и проводил в большую полутемную комнату, где уже сидели люди за круглым столом, на диване и в креслах вдоль стен. Алеша, не представляясь, ограничился общим поклоном и сел за стол на предложенный Колей стул. Он оказался среди немногих, освещенных неярким кругом из-под абажура, остальных же в полутьме почти и нельзя было различить. Алеша только успел узнать сидящего в углу Смурова, и легонько кивнул ему, на что Смуров отвечал таким же сдержанным образом. Среди собравшихся были и дамы – одна, лет тридцати пяти, сидела за столом напротив Алексея Федоровича, а две или три совсем молоденькие у стенки, под большим фикусом. Через короткое время – подошли еще двое или трое – собрание началось. Коля тут если и не заправлял, то был явно одним из организаторов.

– Приветствую всех, господа, – заговорил он, – Во-первых. Тут многие друг друга не знают, но каждого знаю я, или вот Виктор Михайлович, – сидящий рядом с ним лохматый чернобородый молодой человек в круглых очёчках с достоинством кивнул. – За надежность каждого из присутствующих примите наши ручательства. Во-вторых. Документ, с которым сегодня мы будем знакомиться, интересен и важен, и в ближайшее время, по возможности, будет размножен. Но ценность его, и срочность для дела, ввиду последних событий и связанных с ними наших разногласий, такова, что уяснить его необходимо как можно раньше, не дожидаясь технической возможности. В Европе нигде он также не опубликован, хоть и написан лет пять тому, а привезен в Россию и переведен только недавно. Прошу внимания.

Он кивнул маленькому аккуратному человеку, сидящему в круге света за столом, тот встал, ни на кого не глядя и не кланяясь, положил перед собой тетрадку и начал читать:

– Карл Маркс. «Критика Готской программы». Одна тысяча восемьсот семьдесят пятый год. Лондон. Перевод мой…

Но тут громкий и насмешливый голос перебил его. Заговорила сидящая за столом женщина; голос ее показался Алеше как-то знакомым:

– Конспираторы! Дети малые!

Сидящий за ее плечом мужчина попробовал остановить ее:

– Ирина, Ирина, что ты?…

– Сиди и молчи, Михаил. Или вот лучше, открой-ка вино. Да разлей… Конспираторы! Мы, на случай полиции, на именины собрались? Хороши именины: стопки сухи, чашки чисты! Самовар поставьте!

Коля, виновато улыбаясь, махнул Смурову и тот побежал на кухню. Михаил разлил вино и, по команде Ирины, очевидно, жены его, сел за рояль и даже взял, на пробу, несколько аккордов. Вправду, где же я ее видел, подумал Алеша… Коля, оглядев стол, прокашлялся и спросил Ирину:

– Ну-с, все готово? Начнем?

– Куда начнем! Чьи именины? Где у нас именинник? Какое хоть сегодня число?

Но не та была компания, чтобы помнить именины. Никто не помнил дня своего Ангела, давно считая и ангелов и чертей за предрассудок. «Ну, хоть рождение, господа!», раздражительно потребовала Ирина, и тут из-под фикуса раздался голос, от которого остановилось сердце:

– Ноября восьмое. Мое рождение.

– Елизавета Григорьевна! Поздравляем! К столу, к столу! Ну-ка, потеснимся!