Братчина

Мы разместились за большим овальным столом, политики у микрофонов, журналисты поодаль. Формат нынешних заседаний отработан до мелочей. Я сел в кресло и стал изучать пресс-релиз. Они в принципе тоже были стандартными: присутствовали, выступили, участвовали в дискуссии. Самое большое место занимало перечисление должностей политиков.

«Надо было книгу Довлатова захватить, — подумал я. — Он больше других подходит для таких мероприятий».

В перерыве я прошел в парадный зал дворца. В некоторых местах стены были закрыты ширмами, у стен на равном расстоянии друг от друга стояли музейные работники, в основном пожилые женщины.

Я подошел к одной из хранительниц:

— Экскурсии здесь бывают?

— Очень редко, — улыбнулась она.

— Неужели никто не интересуется дворцом?

— Очень интересуются, но здесь, во-первых, реставрация, а во-вторых, закрытые учреждения, нужен особый пропуск. Но этот дворец всегда был таким.

— Каким?

— Закрытым, — снова улыбнулась женщина. — Вы ведь знаете его историю?

— В общих чертах.

— Екатерина Великая пожаловала его в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году Потемкину. Он наезжал сюда редко. А в девяносто первом году устроил для Екатерины неслыханный по пышности прием — пытался вернуть ее благосклонность. Но у нее уже был молодой фаворит Платон Зубов. Современники долго вспоминали этот прием, тем более в том же году Потемкин умер.

— Умер? — удивился я. — Отчего?

— Кто же знает... После смерти Потемкина дворец пришел в запустение, проходимцы пытались вывезти бесхозное имущество — словом, был скандал. Павел велел перевезти убранство дворца в Михайловский дворец. Но первоначально Таврический был хорош — с видом на Неву, Таврическим садом на задах. Венера Таврическая у нас стояла.

Она сказала «у нас». Мне это понравилось.

— А теперь?

— Но вы ведь участвуете в заседании Межпарламентской ассамблеи. Здесь две ассамблеи — СНГ и ОДКБ. Вы в которой?

— В белорусской, — сказал я. — Значит, пожить в нем Потемкину толком не удалось?

— А кому удалось? Меншиков, между прочим, в своих дворцах не прожил и дня. Да и Романовы по меркам императоров протянули недолго. Царская жизнь трудна.

Она замолчала.

Я еще раз посмотрел вокруг. А хорошо в таком вот дворце порассуждать об императорской жизни.

— Мы с вами находимся в Белоколонном зале, — перебила ход моих мыслей хранительница, — а были еще Картинный зал, Гобеленовая гостиная, Диванная, Китайский зал. Построен в настоящем классическом стиле, без излишеств.

Я вдруг увидел, что из посетителей в зале один я, перерыв давно закончился.

— Спасибо за интересный рассказ. Давно здесь работаете?

— Я главная хранительница дворца, — улыбнулась женщина.

Я вновь отметил, что на людей мне везет. Может, и на заседании ассамблеи произойдет что-нибудь интересное.

И оно произошло. После выступлений политиков началась дискуссия об этой самой безопасности. Докладчики сходились на том, что безопасность нужно укреплять, но ничего страшного не происходит. Парламенты заседают, ассамблеи функционируют, председательствующие руководят.

— Можно слово? — неожиданно для себя поднял я руку.

Ко мне придвинули микрофон, причем с некоторой заминкой. Видимо, меня в этом зале еще не очень хорошо знали.

— На мой взгляд, — сказал я, — на Западе нам объявлена настоящая информационная война, и мы должны быть к ней готовы. В ведущих СМИ говорится, что во всех бедах виновата Россия, даже в изменении климата. О военной угрозе и говорить нечего...

И вот тут-то все и началось. Представители обеих ассамблей стали рваться к микрофону, обвиняя меня в излишнем нагнетании страстей и в политической близорукости. Журналистам, конечно, свойственны преувеличения, говорили они, но всему есть предел. Войны не было и нет, и нечего наводить тень на плетень.

«А ложка дегтя может испортить бочку меда, — подумал я. — Хорошо, Петров с Кроликовым ничего не слышали».

Заседание закончилось, и я вдруг обнаружил вокруг себя некоторую зону отчужденности. Меня от коллег отделяли метра три, не больше, но они были.

— Садитесь обедать за наш стол, — скороговоркой сказал мне один из участников заседания, проходя мимо.

Облик его был настолько маловыразителен, что найти стол, за которым он сидел, не представлялось возможным. Я обреченно застыл посреди зала.

— Сюда! — замахали мне люди за столом в углу. — К нам!

Я сел на свободный стул.

— Меня зовут Петром, — представился такой же неприметный товарищ, — а его Владимиром. Вы абсолютно правы: война началась, но начальство этого видеть не хочет. Мы подаем куда надо докладные записки, но их кладут под сукно. А выступать нам не разрешается, хорошо, вам можно.

Мне стало понятно, откуда эти малоприметные товарищи. Молодцы, хоть кто-то делает свое дело.

Я с облегчением принялся за суп.

— Мы тут по своим каналам получили сведения из Австрии, — сказал Владимир, сноровисто разделываясь с котлетой. — У них на дорогах орудовала какая-то заезжая мафия, грабила бюргеров налево и направо. Так они что сделали? Устроили на главной дороге засаду, расстреляли к чертовой матери бандитов и никому ни о чем не сказали. Так и нам надо.

— Засекретили? — спросил я, придвигая к себе тарелку со вторым блюдом.

— Абсолютно! Только нам и сообщили.

— Что за мафия?

— Чеченская или что-то в этом роде. Они кавказцев не различают.

Я кивнул. Европа жила по своим законам. Похоже, наступали времена устанавливать эти законы и нам.

8

— Говорят, ты на ассамблее выступил? — спросил Кроликов, когда мы встретились в холле гостиницы вечером.

— Так, сказал пару слов.

— Аплодировали?

— Не очень.

— А что вы сказали? — заинтересовалась Тамара.

— Погоду хвалил. Очень уж она сейчас хороша.

Погода в этот сентябрьский день действительно была чудная. Полыхал багрянцем в лучах солнца царскосельский парк. Играла бликами поверхность воды в пруду. Веял легкий ветерок.

— Завтра сходим в парк, — сказала Ирина. — У меня есть бутылка коньяка.

— У Сережи забрала? — спросила Тамара.

— Он сам отдал.

Ирина потупилась и даже слегка зарделась. Стало быть, виды на Сережу у нее серьезные.

— Что за Сережа? — спросил я.

— Нас курирует, — искоса взглянула на меня Ирина. — Сказал, больше других их беспокоите вы.

— Кого это — их?

— Департамент.

Я посмотрел на Кроликова. Он был спокоен.

— Ты, значит, никого не беспокоишь? — спросил я его.