Братчина

Но весь вечер я рассказывал не про потенциального убийцу, а о Валере Дубко, своем университетском товарище. Прямо перед выездом я узнал, что он умер в Вильнюсе.

— Вы в Минске учились? — спросила Тамара.

— Да.

— А при чем здесь Вильнюс?

Это была долгая история. Сразу после университета мы с Валерой работали в Институте языкознания Академии наук, Валера в секторе славистики, я в секторе современного белорусского языка. Затем я ушел на телевидение, а Валера остался. Диссертацию он не защитил, но для этимологического словаря белорусского языка написал статью по букве «К», корневой букве индоевропейских языков. Никто из докторов наук за эту букву браться не хотел, свалили на младшего научного сотрудника.

Я знал, что Валера не защищался по принципиальным соображениям.

— Чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно остепеняться, — сказал он мне. — Тем более фотомастеру.

Валера действительно был мастером фотографии. С первого курса он ходил с тяжелой сумкой на плече, в которой лежали несколько фотокамер, штативы, бленды и прочая дребедень. Снимал он все подряд, но предпочтение отдавал портрету. На первом курсе завоевал Гран-при на конкурсе в Испании. Это был портрет Ленки Коган, самой яркой из однокурсниц. Но были на негативах портреты и других однокурсников, в том числе мой.

— Мой портрет пошлешь на конкурс? — спросил как-то я.

— Нет.

— Почему?

Валера пожал могучими плечами. До университета он занимался штангой, заработав себе какие-то проблемы с сердцем.

На втором курсе Валера женился на одногруппнице Нинке Кожуро. На третьем изобрел проявитель, многократно превосходящий по параметрам все известные. На четвертом написал книгу о кактусах. Их он считал мыслящими существами, попавшими на нашу планету из других миров. Так что буква «К» была не единственным его пристрастием.

После университета наши пути, как я уже говорил, разошлись, однако слухи о нем до меня доходили, в основном, конечно, по сарафанному радио.

Валера основал фотоклуб, в котором обучал недорослей фотографии. Ушел от Нинки, а у них было уже две дочери, и женился на приме-балерине театра оперы и балета. Этот факт, кстати, меня не удивил, балерин Валера охотно снимал еще в университете.

— А ты видел их антраша? — спросил он, когда я заикнулся о балеринах. — Космос, а не прыжки!

Космос интересовал его во всех проявлениях. Меня в балеринах привлекали прежде всего ноги, но говорить о них с Валерой было бы неуместно.

Мы с ним изредка встречались на Ленинском проспекте, позже я и вовсе уехал из Минска, и вот оттуда прилетела весть, что Валера умер на одной из улиц Вильнюса.

— Почему все-таки Вильнюс? — уставилась на меня Тамара. Она внимательно слушала мой рассказ, в отличие от Кроликова и Ирины, которые шушукались о чем-то своем.

— Он там преподавал в Европейском университете, — сказал я. — А сам Вильнюс для него был центром арийской цивилизации. Слышала про арийцев?

— Нет! — отрезала Тамара. — Еще бы инопланетян сюда приплели. В Вильнюсе он зарабатывал на жизнь?

— Можно и так сказать, — вздохнул я. — Там у него были друзья, для которых он раз в неделю готовил рыбу. Кажется, лосося.

Я вдруг остро позавидовал неведомым мне друзьям, приходившим к Валере есть рыбу. Я знал, что если уж Валера брался готовить рыбу, она у него получалась намного лучше, чем в ресторане. Однажды на диалектологической практике в деревне Токарёво Смоленской области мы с ним наловили ершей, и Валера сварил их в котле. Вкуснее я ничего не ел. Что уж говорить о лососе.

— Рыбу и я умею, — сказала Тамара. — А в Вильнюс он уехал на заработки? И что балерина?

— Говорили, он вернулся назад к Нинке, — посмотрел я в темное окно поезда. — С балеринами не так просто ужиться.

— Да уж! — фыркнула Тамара. — Сколько у вас балерин было?

— Сколько надо! — тоже фыркнул я. — Ты будешь слушать?

— Буду, — пробурчала Тамара.

— Я с таким тоже не смогла бы, — вдруг подала голос Ирина. — Забрала бы свои фотографии и к папе.

— А кактусы? — спросила Тамара.

— Кактусы тоже забрала бы. Их можно положить ему под зад, если появится.

Девушки расхохотались.

— А если серьезно? — спросил Кроликов. Он тоже внимательно слушал окончание моего рассказа.

— Если серьезно — то все наши ребята были талантливы, — сказал я. — Или почти все.

— Даже вы? — не сдержалась Тамара.

Ирина дернула ее за руку. Пока она не хотела выходить из образа вышколенной секретарши.

— Только некоторые слишком рано уходят от нас, — продолжил я, — и не так, как надо. Ему бы еще жить и жить.

— Не всё в наших силах, — кивнул Кроликов. — Будем ложиться спать?

Я посмотрел на верхнюю полку. Кроликову с его животом взобраться на нее будет непросто.

— Можно я полезу наверх? — подняла руку, как школьница, Ирина.

— А я не полезу, — сказала Тамара. — В туалет только схожу.

Она встала и потянулась, подняв руки вверх. В спортивном костюме ее ножки смотрелись неплохо. Почему у хороших ножек почти всегда никчемный язык?

— Потому. — Она усмехнулась и показала мне язык.

7

В Питере наши пути разошлись. Я отправился на совещание по информационной безопасности в Таврический дворец, Кроликов с девушками уехали на экскурсию.

— Почему информационной безопасностью должен заниматься один я? — спросил я Кроликова.

— Там будут люди из МВД и ФСБ, — отмахнулся он. — А также из СНГ и ОДКБ. Знаешь такие организации?

— Знаю.

— Тем более Таврический дворец. Я тоже хотел туда заглянуть, но совещания короткими не бывают. Встретимся в обед.

— Думаешь, обедать мы будем вместе?

— Уверен.

Девушки помогли Кроликову забраться в автобус, и тот уехал. Кстати, самим девушкам войти в автобус помогал высокий брюнет. Кажется, я его встречал в ведомстве Рыбина. Стало быть, Ирина о нашей поездке в Питер шушукалась не с одной Натальей.

В Таврическом дворце нам первым делом показали зал, где проходили заседания Государственной думы при царе. Все его знали по картине Репина.

Зал был большой, со старинными деревянными сиденьями, откидными подставками для записей. Я бы не возражал, если бы наше заседание проходило здесь, но нас отвели в другой зал, современный.