Братик

Не сказать, чтобы совсем мелко было. Лошадям по грудь. Юрий Васильевич попытался ноги задрать, чтобы не замочить и в сапоги не набрать воды, и это у него это почти получилось. Только в самом конце рыжий жеребец под ним оступился и дёрнулся, дёрнулся вслед за ним и княжич, чтобы равновесие удержать, и одной ногой в воду залез и в сапог её преизрядно набрал. И прямо вот тут же стало совсем мелко.

Слава богу есть нянька. Монах помог спуститься ему с коня и стянуть сапог. Пока Юрий наматывал сухую портянку и выжимал штанину, брат Михаил вылил воду из сапога и второй запасной портянкой даже попытался там внутри сапога промокнуть — просушить.

Дальше до реки Птара ехали по лесной дороге. И ни одного селения. Конечно, если чуть не каждый год набеги, то кто тут селиться будет? Два раза проезжали места, где раньше деревеньки видимо были, лес вырублен, поля, начинающие зарастать молодым березняком, и камни на холме. Возможно, остатки фундамента. Солнце весной долго с небосвода не слазит, соскучилось по зелени лесов, по травке, уже прилично поднявшейся вдоль речного берега. Но и такого длинного дня не хватило, чтобы засветло добраться до Перемышля.

— Восемь вёрст осталось. По темноте не пойдём. Там ловчие ямы у города накопаны, ещё попадём в свои же ловушки, — со слов Ляпунова написал на листке брат Михаил.

Боровой даже обрадовался. Он в последнее время учится ездит на Рыжике своём, но ноги натёр, а пятую точку отстучал, так что привалу обрадовался, да и желудок ненасытный начал поскуливать, как пёс дворовый: «Накорми, хозяин! Хоть корочку хлеба»!

Кому положено бросились костры разводить, кому предписано бросились с большими и малыми медными котлами к реке, следующие озадаченные потянулись за дровами в лесок. Раз, и лагерь почти опустел. А ещё и четвёртые нашлись, им нужно отвести коней к реке и обиходить. Помыть, напоить.

— Три корочки хлеба! — вспомнил Боровой вслух фильм про Буратино.

Монах, вернувшийся с охапкой еловых веток, удивлённо глянул на подопечного, залез в котомку к себе и из рушника достал завёрнутую в него корочку ржаного хлеба. Нет, Боровой помнил, что в эти времена есть ржаной хлеб смертельно опасно, там спорынья. Потому и юродивых полно на Руси и живут мало, и дети в том числе и от того умирают в младенчестве. С бутылочками проблема. Вместо соски дают младенцу тряпочку пососать с мякишем хлебным. А там спорынья. Тот ещё яд, сильно после этого на свете не заживёшься. И мать молоком поит, наевшись ржаного хлеба.

Эта гадость и пшеничный колос заражает, но реже гораздо.

Но это всё умствования. А желудок вопил, и плюнув на осторожность, Юрий схватил корку и стал рвать её зубами.

Все попаданцы сразу начинают полевую кухню придумывать. Даже спорить не приходилось, что изобретение полезное и можно будет и Боровому этот дивайс внедрить. Но сейчас нет у них полевой кухни, и ничего страшного не произошло. Роли у воев распределены. Одни за дровами, другие за водой, третьи уже достают пшеницу или рожь из мешочков, четвёртые фляжку с конопляным маслом и копчёное или солёное мясо, и десяти минут не прошло, как под котлами, весело, наперегонки облизывая закопчённые бока, заплясали язычки пламени. Нашлись даже совсем продвинутые товарищи. Один из боевых холопов принёс из леса две палки высокие, а второй сразу начал привязывать к ним сеть. Пять минут и голожопые послужильцы уже круговыми движениями выгоняют рыбешку на мелководье бреднем. И улов ведь не плох. Как уж там эта рыба называется краснопёрка или подлещик, ещё густера какая-то есть, но наловили они прилично и мелочь назад выкинули, оставив только крупных рыбок. Брат Михаил подсуетился, сбегал к рыбакам, и они сделали для князя ещё один заход с бреднем. И опять хороший улов. Радостный монах тут же принялся чистить и потрошить рыбу, чего-то при этом говорил. Видимо хвастал какую вкуууусную уху он сейчас приготовит.

Нда, что это за уха без картошки. Боровой смотрел на эту суету и размышлял, получится ли у Пересветова добыть картошку в Кракове. Сомнительно. Всего полвека прошло с открытия Америки и картофель едой в Европе ещё никто не считает. Так экзотический цветок с интересной формой размножением.

Солитёр?! Интересно, а как сейчас к этому относятся? В будущем как-то наткнулся на ролик в интернете Артемий Васильевич, что речную рыбу вообще есть нельзя, она, мол, поголовно солитёром заражена. Сейчас, наверное, плевать всем, вытащил кишки и ладно. Ну, хотя должны яйца, если и попадут, свариться, всё же варят рыбу довольно долго.

Ох, вот его во времена забросило, покрутил головой Боровой, спорынья, оспа, вскоре будет эпидемия чумы. И от всего этого нет лекарств. От обычного апендицита стопроцентная смерть. Антонов огонь не лечится. Нет никаких антибиотиков и даже стрептоцида обычного. Да, чего там, нет ни зелёнки, ни йода. Ну, допустим он представляет, как сделать спиртовую настойку йода. Но где те водоросли?! Ещё Архангельска даже нет. Холмогоры? И туда обратно дорога в пару лет. А зелёнку он сделать не сможет. Что такое раствор бриллиантового зелёного — это какая-то химия? Что-то с фенилами. Анилиновый краситель. Нет. Он точно не химик и ничего такого сделать не сможет.

Глава 13

Событие тридцать седьмое

Они опоздали. И опоздали не на час какой, ну встали бы утром пораньше и бегом к Перемышлю, высунув язык, или не убоялись бы вчера вечером и оставшиеся восемь вёрст прошли в темноте под искорками звёзд и рогатым серпом Луны, факелы бы зажгли в крайнем случае. Нет, они опоздали на целый день. Татары уже разбили лагерь у крепости и запалили посад или подол. Знать бы ещё почему слова разные. На счастье Юрия Васильевича и его войска небольшого Ляпунов утром принюхался, а ветер с юга задувал. После него и остальные стали. Нюхнул и Боровой.

— Гарью пахнет. А дыма не видно, — авторитетно заявил Юрий Васильевич собравшимся вокруг Ляпунова дворянам.

Руками замахали, нет, не на князя Углицкого, на юг. Сотник покивал и через пару минут лагерь покинуло трое всадников, и не из их московской сотни, а из калужцев. Брат Михаил потом написал записочку, что их отправили, потому что бывали дворяне ужо в сих местах.

Пока разведка разведывала, народ, не зажигая костров, доел вчерашнюю приготовленную еду и стал спешно сбираться, седлать коней, проверять оружие. Счастливые обладатели пищалей перебрасывали через шею пояс с берендейками, рожок к поясу прикрепляли, фитиль проверяли, не отсырел ли.

Монах проследил, чтобы отрок поел вчерашней ушицы и тоже стал ему коня Рыжика снаряжать на войну. Опосля даже пистоль достал из сумки и завёл ключиком колесцовый замок. Интересно, подумал Боровой, вроде монах и всегда был монахом, а умеет с таким редким сейчас механизмом обращаться. Это для Европы редким, а для России — редчайшим.

Разведка вернулась через час, когда все три сотни конницы поместной уже поели и полностью собрались в дорогу. Стояли, правда, как и раньше двумя не перемешивающимися отрядами. Не произошло ещё боевого слаживания.

Лошадей своих разведчики не жалели, все животинки были мокрые от пота и парили, как самовары, в утренней прохладе. Вои лихо спрыгнули с невысоких в общем лошадок, явно не польские дестриэ, и тут же были окружены дворянами. С дисциплиной в войске было так себе. Лезть в эту кучу Боровой не стал. Вспомнил анекдот про медведя и лошадь, ну, тот, где медведь лошадь поймал и съесть решил, а она ему говорит, что её есть нельзя. «А чем докажешь»? — спрашивает медведь. «Так на подкове написано». Медведь и полез смотреть, и получил подковой в морду. Очнулся через какое-то время и говорит себе: «И чего полез, всё одно ведь читать не умею». Вот точно его вариант, чего в эту давку лезть, всё одно ничего не услышит, а по губам читать так пока и не научился. Хотя небольшие успехи есть. И главное — он над этим работает. Занимается примерно по часу в день этим с братом Михаилом, как и языками иностранными. Учит и латынь, и польский, и даже уж совсем экзотический древнегреческий, которым монах и сам-то владеет с пятого на десятое.