Братик

А через час или два ведь придётся стрелять в людей, да сейчас оружие не то, целиться во врага нельзя, при выстреле и при загорании пороха на полке, если глаза не уберёшь подальше, то их можно лишиться. Приклад сейчас не в плечо чаще всего упирают, а под мышку суют. Ему — двенадцатилетнему щуплому пацану такой мушкет при выстреле вполне и ключицу сломать может. Так что врага в выемке прицела он не увидит. У мушкета тупо ни прицела, ни мушки нет. Врага не увидит, но выстрелит и может попасть в человека, лишив его жизни.

Событие тридцать девятое

В результате дележа трёх сотен поместной конницы на стрелков и зачинщиков драки, получилось, что в засаде будет сидеть сто двадцать человек и сто восемьдесят поедет к Перемышлю плевать татарам на бороду. Это такое, как читал Боровой, оскорбление лютое сейчас, которое только кровью смывается.

По данным разведки выходило, что три — три с половиной версты до лагеря поганых. Назад меньше. Нет, двигать засеку не будут оставшиеся, просто, когда за тобой гонится враг, превосходящий тебя по числу в разы, то расстояние до спасения укорачивается. Семь вёрст плюс сама стычка, полчаса у воев, оставшихся у засеки, были.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

Кусая длинный ус.

Сначала народ зарядил пищали. Пищали, если что, то от слова пищать. (Трубка, дудка, свирель). И опять Юрий Васильевич заметил, что москвичи эти штуковины пищалями называют, а калужцы — ручница. (ручные пищали, так как артиллерийские орудия тоже пищалями кличут). У Ляпунова была хоть и не хранцузская, как у самого Юрия Васильевича, а местная, но кремнёвая, а не фитильная. Но единственная, все остальные в войске довольствовались уже немного устаревшими фитильными. Особой разницы нет. Тот же курок подпружиненный, только у Борового и Ляпунова в него вставлен кусочек кремня, который должен высечь искру, ударившись о стальную пластину или огниво. Искра воспламеняет небольшое количество пороха в виде затравки, помещённое на полку у казённой части ствола, а у остальных в курок вставлен тлеющий фитиль, а дальше всё то же самое.

Ляпунов не выдержал и отправил двух дворян с самыми резвыми конями в дозор примерно на половину дороги. Поразмыслив, Юрий Васильевич с ним согласился. У застрельщиков кони будут уже уставшие, а тут самые быстрые и свежие на минуту, да раньше весть принесут о приближении поганых.

Несмотря на все телодвижения время тянулось медленно. У остальных воев хоть преимущество есть, Боровой видел, как они поворачивали ухо к югу в сторону Перемышля и даже ладонь к нему приставляли, вслушиваясь, ждали приближающийся топот копыт и крики, а ему чего делать? Внюхиваться?

Узнал о приближении воев отправившихся заманить татаровей в засаду Юрий Васильевич одновременно со всеми. Народ повскакивал и стал кричать что-то друг другу, тут Спинозой не надо быть, чтобы понять, что конский топот приближается. Он тоже поближе к сваленной сосне бросился. Там река и дорога небольшой поворот делает и вот из-за подлеска стали выскакивать русские конники. Они настёгивали лошадей и пригибались к их спинам. Видимо татары стреляли по ним с коней из лука.

Проход оставили в засеке метров пять. И чтобы заметней было Тимофей Михайлович по краям его велел два тёплых красных кафтана повесить. А этот проход вырвавшись на финишную прямую всадники и поспешили.

— Приготовились! — гаркнул во всю глотку Ляпунов и десятники повторили его приказ не менее громко.

Юрий бросил взгляд на полку мушкета, не просыпался ли порох. Брат Михаил сначала себя осенил крестным знамением, а следом и отрока ему доверенного.

Глава 14

Событие сороковое

Надпочечники выбросили в кровь лошадиную дозу адреналина. Объём крови в организме перераспределился, из печени и селезёнки она ломанулась в сосуды, пополняя объём бурлящей в них крови, в результате сосуды, ведущие к сердцу и мозгу, расширились, сердце забилось чаще, а мозги стали соображать активней. Юрий Васильевич моргнул ему показалось, что замедлились всадники перед проходом за засеку.

Всего у тех, кто остался в засаде сорок семь мушкетов и пищалей, если считать и князя Углицкого. Ещё двенадцать человек вооружено арбалетами или самострелами самых разных конструкций и тридцать семь человек имеют луки, тоже выглядящие совершенно разными. Никакой стандартизации. Плюсом к этому оружию, которое может стрелять, есть четыре пистоля, один у Юрия Васильевича, один у Скрябина и пара целая у одного из московских дворян. Итого сотня человек стоит за большими соснами и другими натащенными из леса деревьями. Если учесть, что расстояние от реки до леса не более полусотни метров, то понятно, что стоят защитники этой баррикады сплошной стеной. Ещё двадцать человек оставлены, чтобы быстро закрыть проход пятиметровый, когда туда последний русский вой заскачет. Для этого подготовлено пять елей метров по семь длиной с обрубленной вершиной.

Юрий Васильевич даже распорядился, чтобы они, ожидая возвращения своих, не в носу ковырялись, а несколько раз потренировались. И не зря первый раз друг дружке люди мешали, сталкивались и чуть до драки не дошло. Только четвёртый раз получился нормальным. Люди быстро и слажено завалили проход. Наблюдавший за этими репетициями молча сотник Ляпунов сначала кривился, потом багровел, а когда наконец получилось покивал головой, нашёл глазами князя и ему кивнул, дескать, спасибо за науку.

Как-то бесконечно долго вливались в открытый проём вои поместной конницы. Минута, вторая, пятая. Всего-то сто восемьдесят человек выехало подразнить царевича Имин-Гирея, а все не кончались. Уже под конец Боровой сообразил, что от Перемышля всё же три с половиной версты, и кони у дворян с послужильцами разные, кто на мощном жеребце прибыл, а кто на дартаньяновском мерине еле ноги передвигающем.

И у татар разные лошадки. Зазора и плотной стены атакующих, которую себе Боровой представлял не было. За еле передвигающими ногами меринов мчались мощные кони с закованными в кольчугу всадниками с длинными пиками. Вот один почти въехал в незакрытый ещё проём, Юрию Васильевичу, стоящему в ряду других стрельцов далековато от того места ничего толком видно не было, ветки мешали, и выстрелов он слышать не мог и только вспухшее облачко дыма появившееся там показало, что охота началась. Князь Углицкий бросил любопытствовать и повернулся к югу. Татары такой же длинной растянувшейся цепочкой приближались к засеке. Они выскакивали из-за поворота и сбавляли ход, увидев поваленные сосны и елки. По ним уже открыли огонь некоторые особо нетерпеливые обладатели пищалей. Да, наверное, и лучники с арбалетчиками, так как Татары начали валиться с коней, а сами кони кувыркаться в траву молоденькую.

Юный снайпер не стрелял. Терпел. А то все сейчас разрядят пищали, а тут основная масса поганых и подлетит к их хилой преграде. Перед ним падали всадники, падали кони… мало падали. Не так, падали почти все, просто пока из-за поворота их мало выскочило. И продолжало мало выезжать. Не получился видимо его такой замечательный план. Не зря сотники кривились, слушая его.

И тут привалило. Из-за поворота целая конная лава вылетела. Вот когда бы залп из пятидесяти почти пищалей нашёл достойную мишень. Ни одна пуля мимо бы не пролетела. Стена просто всадников. Целиться держа мушкет под мышкой то ещё занятие. Но Боровой попробовал, он выбрал воина с белым плюмажем на шишаке шелома и попытался так встать, чтобы ствол в него был направлен. Зажмурился и потянул за спусковой крючок. Бабах. Облако вонючего серого дыма закрыло обзор, зажмуривался не зря. Из затравочного отверстия и полки прямо в лицо пыхнуло пламенем. Пересыпал видимо пороху, всё перестраховывался.

Выдохнув, Юрий Васильевич не глядя сунул мушкет брату Михаилу, а у него принял пистоль. Воевать монахам нельзя. Но кто сказал, что нельзя брать в руки пистолеты? Да, даже если и это нельзя, то брат Михаил этим запретом пренебрёг. Он подал отроку, вставшему противу поганых, несущих гибель и рабство русским людям заряженный пистоль и сразу принялся заряжать мушкет. Берендейки уже перекочевали к нему.

Сам Артемий Васильевич вытянул руку и поискал глазами того всадника с плюмажем белым. Не нашёл, но прямо против него всего в десятке метров всадник в лисьей шапке натягивал лук, целился не в него, но это не важно, главное натягивал. Бабах и пуля выбравшись из тесноты ствола радостно полетела вперёд, разыскивая жертву. Бамс, не далеко улетела, зато злость ещё не истратила. Она прорвала кольчугу, поддоспешник войлочный, тонкую смуглую кожу, мышцы такие непрочный и податливые и добралась до сердца разорвав его в клочья. На пуле отрок крест ножом вырезал, превращая обычный свинцовый шарик в страшную разрывную пулю.