Бремя колокольчиков

– На правую руку положили, та-а-ак. Рот... ага... имя? Раб Божий, младенец Даниил, причащается Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа...

Алтарник ловко вытер рот младенца. Повезло: орущих и бьющихся младенцев на этот раз было мало. Один мегапупс саданул-таки чашу снизу ногой, но отец Глеб держал крепко. Тут раздался настоятельский крик:

– Нет, я сказал! Всё! Без разговоров! Не держите очередь.

Отец Константин опять не причастил Ларису, колясочницу с церебральным, иссохшую девушку лет двадцати с небольшим, которую мать привозила почти на каждую службу.

Уже пару месяцев, как её не причащали. Настоятель отлучил её от чаши за то, что она причащалась во время месячных. Кто бы мог подумать, что у этого едва живого создания они вообще могут быть... Собственно, настоятель и решил, что она специально решила похвастаться этим, когда после службы её подвезли к нему за благословением, а она громко и получленораздельно произнесла:

– Ба-а-а-тю-ка-а-а-а, а нчехо, шэ я пхгичашалась, а у мня кровь тче...

На холёном лице протоиерея изобразились гнев и брезгливость.

– А чё ты на исповеди это не сказала?

– Забы-и-и-и-а, батг-хю-ка-а-а-а...

– Не забыла ты! Знаю, врёшь всё! Если б не болела - вообще проституткой бы была! Вот тя Бог и наказал, чтоб меньше грешила! А за враньё и глумление над святыней на пол года тебя от причастия отлучаю!

Младшие священники не решались перечить настоятелю, зная, что легко попадут под раздачу. Лишь бывалый и немолодой отец Вячеслав как-то на трапезе, когда отец настоятель подвыпил и раздобрился, в шуточной форме пытался попросить шефа смягчить свой гнев, что не стоит так уж строго с этой дурочкой.

– Шлюха она в душе, отец Вячеслав! И не говори мне ничего, знаю, что вы с Глебом хотите её причастить, но не вздумайте!!! Ты меня понял?! Отец Глеб, ты тоже слышал! С тобой, вообще, будет разговор короткий!

Глеб понимал, что выйдя за штат в провинции, на московском приходе он живёт на птичьих правах, а отец Константин близок к владыке и даже имеет

ад

особое расположение патриарха... С тех пор отец Глеб проходил мимо Ларисы быстро и старался отворачиваться. Когда же она подъезжала за благословением, натужно улыбался и говорил, что очень торопится...

После причащения отец Глеб направился снова к аналою с крестом и Евангелием - доисповедовать тех, кто хотел только покаяться, не причащаясь. Ритм теперь был не столь бешенный: можно и выслушать человека. Но лимит времени всё равно был ограничен, надо было успеть на панихиду - помочь дьякону прочесть записки.

Последней подошла молодая девушка. Прыщавая, некрасивая и не обаятельная, затравленная какая-то.

– Знаете... я с детства на исповеди не была... Я из под Саратова, здесь учусь в институте...

«Могла бы и не говорить, по всему сразу видно, что из соседней общаги провинциалка».

– Я аборт сделала... вот...

То ли как-то она это сказала, то ли ещё что-то подействовало на возбужденную до предела психику отца Глеба, но его вдруг наполнило какой- то особенной тихой болью сострадания к этой несчастной дурнушке и её ещё более несчастному нерождённому ребёнку.

Ответил он не сразу... Собственно, самое главное и происходило в эти мгновения молчания. То понимание и единение в печали и, одновременно в радости, которые, если и можно описать и объяснить словами, то всё сразу опошлится, зазвучит искусственно и пафосно, настолько лишними окажутся слова...

– Вы...хорошо, что пришли... Я понимаю, что в общаге очень много романтических соблазнов, а вы молоды совсем... Сколько лет-то?

– Восемнадцать.

– И родители ничего не знают?

– Не...

– Ну и ладно... Грех большой, вижу, вы это понимаете и от этого страдаете... Но Господь милосерд и принимает искренне кающихся. Да и вообще больше понимал блудников и грешников, чем праведников, по видимости...
– дальше батюшка говорил всякие банальности про покаяние, как изменение жизни, про необходимость помощи Божией через таинства Церкви и т.д. и т.п. Ему даже самому было неловко, что говорит не то, и как-то не так... но он понимал, что главное уже произошло...

Много лет спустя отец Елеб снова встретил и узнал эту девушку, уже повзрослевшую. Это было в одном из женских монастырей на престольный праздник. Отец Глеб исповедовал. Он уже давно не служил в том столичном храме. Поседевшего и пополневшего, в очках, она его не узнала. Не глядя на священника, она достала бумажку и начала читать, заправив прядь, выбившуюся из-под плотного платка.

– Согрешила нерадением о спасении, нарушением постных дней, сластоядением, смехом, имею своё мнение, непослушанием... Дальше - весь знакомый компот.

Отец Глеб попытался выйти на откровенный разговор. Он был уверен, что получится, что не могла эта девушка за какой-то десяток лет так засохнуть, что это всё внешняя шелуха, форма.

– А смех - разве грех?
– улыбнулся он.

– О чём вы, батюшка?
– бывшая студентка с удивлением повернулась к исповедующему священнику. Ледяной взгляд, строгая бледность, сжатая нитка губ, гневное всепонимание... Отец Глеб отвернулся... Как когда-то отворачивался, проходя мимо колясочницы Ларисы...

– ...и, дорогие, за нашего Святейшего отца хочу тост предложить! За патриарха Алексия! Ему мы обязаны тем, что у нас есть. Ведь как звучит: СВЯ- ТЕЙ-ШИИ! Он молится за нас, храм наш любит, сердечко за нас надорвал... Мы должны беречь сердце Святейшего! Не раздражать его! Проявлять послушание и понимание. Скоро престольный праздник, и мы должны как следует приготовиться к приезду его Святейшества!
– громыхал подвыпивший отец настоятель.

Воскресная трапеза шла уже около часа, а отец Глеб только освободился после венчания. Он надеялся, что хоть сегодня обойдется без широкого застолья, и он в тишине и спокойствии поест после основной трапезы. Но к настоятелю опять приехали какие-то то ли бандиты, то ли депутаты, и обед устроили по полной.

«Нет худа без добра - зато выставили нормальные бухло и закусь». Усевшись, отец Глеб налил себе двенадцатилетнего вискарика...

После трапезы отец Глеб перезвонил по требам и перенёс их на другой день. Сил идти не было, тем паче, что вечером ему акафист служить.

Отец Сергий, тот, что служил сегодня в приписном храме, вышел после трапезы благодушным и позвал Глеба к себе в келью продолжить.

– Я лучше полежу, а то мне ещё на вечерню...
– попытался отказаться

Глеб.