Бремя колокольчиков

чувствовал, что что-то должен сделать... Может ещё раз прийти, поговорить... Не знаю. Тонкое такое взаимопонимание было... а я... Испугался, наверное...

Глеб махнул до дна.

– Отченька, ты не нажрёшься у меня здесь часом?
– забеспокоился Сергий, но Глеб не обратил внимания.

– Да, это страх! Парень не боялся умирать, идти путём Джима Моррисона! Это путь саморазрушения, но без страха, а у меня - во всём страх! Вся моя вера из страха. Ведь как я к вере пришёл, знаешь?

– Нет.

– Я хипповать начал лет в шестнадцать. Однажды сидим мы у дружка одного на квартире и коноплю курим. Я косяк передал, а мне сосед и говорит: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встал и закрыл. Сажусь, а он мне снова: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встаю, закрываю, сажусь, а он снова: «Встань, закрой дверь...» И опять по новой, и ещё несколько раз так. Тут меня и прошибло, что я вечно теперь буду эту дверь закрывать, никогда это не кончится... И так меня пропёрло, что я ломанулся оттуда - меня уже в подъезде отловили. Я ничего не соображал - только боялся этой двери! Только б не такая вечность! М-да... Этот страх меня и в церковь первый раз привёл... Страх... Понятно, на исповеди мне объяснили, что это такой ад и есть: бесконечность без Бога... Дверь, кстати, я раньше с этим не связывал. Но это ж и есть дорз по-английски... Та ли это дверь?... Если боишься, то, наверное, она самая и есть: дверь страха... ворота в ад. Но Джим не боялся, и Николай этот... Точнее, не страхом руководствовались, понимаешь? А у меня везде, во всём страх! Мук адовых испугался и решил жить по-правильному, блахачестиво, понимашь!

Заметно подвыпивший отец Глеб говорил всё громче, но Сергий не хотел его прерывать. «Пусть выговорится человек», - решил он.

– А что толку? Благочестие из страха - это ханжество и ничего более! Бог здесь не при чём. Я к Нему-то не пришёл. Только они: Джим, Николай и все такие, как они. Они честны перед этой пустотой без Бога. А я картинки благопристойные себе нарисовал, обманываю и себя, и людей! А мне - страшно!!! Понимаешь?! И, главное, страх свой я этот берегу!!! Я ж этой пустоты у них в глазах испугался! Лезть в неё испугался! Честности их! За мирок свой уютненький, блин, испугался! Его не трожь! Ненавижу себя! Ненавижу всю эту лживость!...

Глеб налил ещё, расплёскивая водку мимо стакана. Маханул.

– Все эти разговоры, тёрки, дела, на славянском служить или на русском, это всё ффффигня! Мы играем, а не верим, не любим... Да что – мы\ Я... Я вру и боюсь... Любви нет, а без неё один страх, ложь и мутотень!

Помолчали.

– Ладно, Глебушка, иди в келью к себе или, лучше, здесь у меня ложись. А я поеду... И знаешь... Не бери ты это всё в голову! Это уныние, и бес тебя искушает, вот. Да, грешные мы. Но не так же, что совсем уж... Мутотень! Где слово-то такое выискал?

%

– Отпою я этого Николая, безо всяких патриархий... Отдельно. Мать его позову и отдельно отпою... Как отец Леонид... И прощение у неё попрошу!

– Ложись, ладно уж! Ещё махани немного, если надо, да и ложись без помыслов. У тебя там в келье Аркадий... Чтоб ты ему чего не ляпнул, а он не стуканул - ложись здесь, а после разберёшься.

Глеб послушался. Выпил ещё и лёг на кровать Сергия, не снимая ботинок, отвернулся к стене и тут же заснул. Отец Сергий погасил свет и вышел.

Спасёт ли кр асота

Жара в городских Джунглях...

Ну, прежде всего,

Я даже не видел его лица.

Я не разглядел его лицо.

У него в руке был пистолет.

Уфф... Я подумал...

Это опасное место...

132

King Crimson, «Thela Hun Ginjeet» .

– О! Здорово, Глеб! Сколько зим и прочих неприятных осадков!

– Привет! Да как-то так... учёба... семья...

– Да ты что? Женился? На Светке?

– Да, венчались тут у батюшки одного хорошего под Москвой. Мы, знаешь, тихо. Поехали сами, без родственников, всех этих пьяных горько и прочей мещанской тусни. Ну а теперь и распишемся. Она ж на шестом месяце уже у меня...

– Дык ты по залёту?

– Да не, Димк, ну ты что? У нас всё по-честному... Это она уже после венчания залетела.

– А-а-а-а! Ну это славно! А я уж думал ты того... перекрасился...

Глеб и его приятель-хиппи, Дима по прозвищу Дикобраз, стояли у кафе Турист, известной точке слёта всяких неформалов. Денег особо ни у кого не было, и в само маленькое стеклянное кафе заходили нечасто, но на близлежащих широких каменных подоконниках и приступках соседних зданий обычно кто-то всегда седел.

– В общем, слушал ты Кинг Кримсон, - а теперь наслушаешься кинд криксон! Это я тебе со знанием дела говорю! Так что, предлагаю пойти выпить, пока не началось, - предложил Дикобраз.
– Тут недалеко портвейн дают, но штурмом брать придётся.

– Ну дык пошли, не впервой! Помнишь, как на Гауе на танке без башни за пивом ездили?

– А то! С этими работягами с танкового завода нам было по пути, они ведь тоже пиво любят... Но, не подкати они к ларьку, этак нам бы пива не дали! Типа: «Пива нету!» Но оно ж всегда так: если правильно идёшь, ветер тебя сам несёт. Ну, или танки...

– Ладно, помчались уже! И танки наши быстры... А то, глядишь, разберут

всё...

Переулками они вышли к винному. На улице перед входом - толпа. В дверях магазина маячила фигура здорового бугая. Он пускал будущих и нынешних алкоголиков и прочих желающих выпить граждан внутрь

139

Кинг Кримсон, «Thela Hun Ginjeet». Название песни представляет собой анаграмму к англ. heat in the jungle , жара в джунглях.

небольшими группами человек по десять-пятнадцать, дабы не сломали прилавок и не передавили друг друга прямо в предприятии советской торговли.

Где-то через полчаса, когда запускали очередную партию жаждущих, Глебу удалось проникнуть внутрь. Димка же остался по ту сторону мускулистой руки. Оно бы и ничего, но давали-то всего по две бутылки желанного Агдама^[124] на брата, и тут, понятно, надо брать двоим. Дикобраз присмотрелся к бугаю и вдруг неожиданно воскликнул:

– Масел! Это ты?

– Да... А ты кто, волосатик?

– Димка, из соседнего двора! Ну, помнишь, в Харитоньевском вы к нам приходили. Мы ещё снежную крепость слепили, а вы её брали! Ты всегда за главного был...

– Не, не помню. Ну да ладно, пролезай, давай, под рукой.

В это время в толпе раздался чей-то сдавленный голос:

– Ребят, навались! Он своих пропускает - а бухло кончается!

Герой дворов, подобно Антею, изо всех сил пытался сдержать напирающую толпу. Как ему это удавалось - было непонятно. На улице под сотню человек стремились пробиться к заветному прилавку. И тут Масёл не выдержал. Развернулся к толпе.