Будь что будет
Шрифт:
– А ты защищайся! Математика – вещь бесполезная. Считать умеешь – и ладно.
– Вчера она заставила меня доказывать теорему до пол-одиннадцатого вечера – она не понимает, почему мне непонятно, и хочет, чтобы на этот раз я получил средний балл и меня приняли на подготовительный к бакалавриату.
На следующий день, пока Лоран путался в косинусах, раздался звонок в дверь, он спустился и увидел Тома, Меня отец подвез, у него встреча с архитектором по поводу дома в Версале, заберет меня вечером. Ты уже закончил?
– Я в затыке, опять мне влетит.
Тома включил телевизор, где шли черно-белые немые комедии, сел на диван, Лоран – в кресло, Тебе-то повезло, у тебя таких проблем с отцом нет.
– Я так и не понял, почему он меня не трогает, – то ли потому, что я отучил его ко мне лезть, то ли потому, что ему в принципе
– А почему теперь, когда он выздоровел, вы не живете вместе?
Тома посмотрел на Лорана с печальной улыбкой, Потому что он меня не любит, а я его ненавижу. Если бы я его больше не увидел, если бы он сегодня погиб в аварии, я был бы самым счастливым мальчиком на свете.
Лоран вытаращил глаза, Но почему?
Тома вздохнул, словно устал объяснять, Ты ничего не знаешь? Лоран покачал головой. Мама целиком доверяла отцу, а он ее предал. Когда с кем-то живешь, когда у тебя семья, нельзя объявлять по телефону, что ты уходишь, надо сказать это в лицо… Представляешь, по телефону! Мама была в ужасе, она не подозревала, что между моим отцом и твоей матерью есть что-то, кроме дружбы. Ее мир рухнул, она решила поехать к нему в Алжир, а я увидел, что она в жутком смятении, и заставил ее взять меня с собой. Вначале она возражала, но я сказал, что не отпущу ее одну и что меня это касается не меньше. Мы прилетели на следующий день после объявления независимости. Честно, она хотела только одного: спасти семью. Сначала отец отказывался обсуждать это при мне, но потом показал себя таким, каким и был под своей вежливой маской: мерзким, эгоистичным и безжалостным. Он не слушал маму, не дал ей ни единого шанса сохранить семью, он уже все решил, просто выкинул нас, он хотел жить с твоей матерью. Отец вынес нам смертный приговор, наплевав на мамины страдания и на мои тоже. Якобы он меня не выносил, потому что у меня то же имя, что у дяди. Он был злобным, резким, ничего не слушал. И хотел избавиться от нас поскорее, чтобы встретиться с твоей матерью, повез нас в аэропорт, и по дороге случилась перестрелка.
– Какой кошмар!
Тома закрыл глаза – возможно, его одолели призраки прошлого – и глубоко вздохнул, На самом деле это отец ее убил, из-за него она умерла, он виноват, он в ответе за все… И что я должен теперь делать? Простить? Забыть? Сказать: ладно, жизнь продолжается? А как же мама, кто заступится за нее? Кто подумает о ней? Две недели отец был в коме, между жизнью и смертью. Медики думали, что шансов мало, и говорили, что у него на редкость выносливый организм, они никогда не видели, чтобы человек с такими ранами вышел из комы, а я молился, чтобы он там и остался, чтобы его сердце не выдержало. Я так надеялся, что он отправится туда, куда спровадил ее… В госпитале Алжира дедушка Янсен сказал мне: «Это было покушение, и однажды отец все тебе расскажет, если сможет и если захочет». Когда через год после десяти операций отца перевезли во Францию, я задал ему вопрос, и он ответил: «Это был несчастный случай». Я сказал, что ничего не помню, не знаю, поверил ли он, но мы об этом больше не говорили… Несчастный случай! Перед первым причастием я признался священнику на исповеди, что желал смерти отцу – хотел простить и обрести мир с самим собой, но не получилось, ненависть оказалась сильнее. Священник ужаснулся, он напомнил, что Христос простил тех, кто его распял, и что прощение – лучший способ приблизиться к Господу. Я ответил, что меня удерживает мама, я не хочу предать ее и забыть. Он не отпустил мне грехи, и я не смог причаститься, но мне было плевать, потому что я больше не верю в этого Бога, который позволил ее убить… Ей было всего тридцать четыре. Вот почему я сделаю все, чтобы помешать отцу быть счастливым. Но правда в том, что я не знаю как.
– Хорошо, что ты мне рассказал, я и не знал, что у наших родителей все так давно и серьезно. Теперь для моего отца все кончено, мать к нему не вернется.
Тома встал и выключил телевизор. Лоран, весь красный, потерянно качал головой, затем выпрямился, У меня тоже есть тайна, я о ней никому не говорил, может, ты знаешь, что с этим делать. Он встал, поднялся по лестнице, Тома – за ним. На втором этаже Лоран опустил откидную лестницу, ведущую на чердак, Идем.
Лоран откинул люк, и они оказались под крышей, Это за дымоходом. Он отодвинул деревянную заслонку, закрывавшую угол между дымоходом и стеной, открылось темное отверстие, он засунул руку внутрь, вытащил две деревянные коробки из-под печенья «Мадлен» фирмы «Коммерси»,
Сейчас увидишь, это так странно. Он положил их на картонную коробку, разложил два садовых стула, и они уселись друг напротив друга. Лоран открыл первую коробку, достал пять пачек именных пластиковых бейджей, скрепленных резинкой штук по сто, в каждый вмонтирована узкая негативная фотопленка, переходящая от светло-серого к черному, Не знаю, зачем она это хранит, должна быть какая-то причина. Еще пять пачек по сотне более широких негативов были перевязаны бечевкой. Тома просмотрел несколько пленок при свете лампы, задумчиво вытянул губы. Тут имена и фамилии, некоторые с военными званиями, сказал он, щурясь, шестьдесят второй год, и рядом цифра. Не знаю, что это.Лоран снял крышку со второй коробки, вытащил полсотни машинописных бланков КАЭ с отметкой «конфиденциально» или штампом «совершенно секретно» справа вверху и пачку, обернутую папиросной бумагой, Может, ты в этом разберешься. Он вручил первую пачку Тома, который просмотрел каждую страницу, Это про атомные взрывы в Алжире перед независимостью. Что-то пошло не так, солдаты и техники облучились. Ты читал эти бумаги?
– Нет, там колонки цифр, графики, я подумал, что все равно в этом ничего не понимаю.
– Если твоя мать так тщательно спрятала эти документы, значит дело серьезное, их и читать опасно. Везде штамп «совершенно секретно», такие наверняка запрещено держать дома. Но они все старые, уже три года прошло, может, они вообще потеряли ценность.
– В таком случае она бы их выбросила, – заметил Лоран.
– Надо узнать поточнее. Мне спросить не у кого, и потом, надо доверять человеку, с первым встречным не поговоришь… Кстати, у тебя же отец работает во «Франс-суар», он наверняка знает журналистов, которые поймут, важно это или нет.
– Мне как-то неловко перед мамой, она ведь спрятала эти документы не для того, чтобы я ими разбрасывался.
– Поздно, выбирай, на чьей ты стороне, не получится отсиживаться посередине, чтобы тебя все любили. Мать врала тебе, она скрыла, что встретила моего отца и хочет жить с ним. Она уехала с ним отдыхать и наплела тебе с три короба, потому что считает тебя малявкой, которого можно водить за нос, а он и слова не скажет. А вот отец твой никогда тебе не лгал… Серьезно, поговори с ним, а уж он разберется, так будет лучше всего.
На первой странице «Франс-суар» огромный заголовок жирным шрифтом шириной в пять полос гласил:
ПРАВИТЕЛЬСТВО ЛЖЕТ! НОВАЯ ХИРОСИМА!
Ниже фотографию устрашающего атомного гриба обрамлял более мелкий текст: «Как минимум тысяча человек подверглись радиационному заражению во время двух взрывов в Алжире в 1962 году. Все эти годы военное руководство заверяло, что риск облучения отсутствует, ситуация под контролем. Сегодня у нас есть доказательства того, что неоднократные инциденты с серьезными последствиями для здоровья двух-трех сотен военнослужащих были умышленно скрыты. Читать на стр. 2 и 3».
Излишне говорить, что язвительная передовица, написанная главным редактором, и сама статья с редким обилием подробностей, снимками дозиметрических пленок с наложенными пояснениями и внутренним отчетом КАЭ, в котором подтверждалось значительное загрязнение, произвели эффект разорвавшейся бомбы. В следующие два дня интерес публики подогрела публикация переписки на самом высоком уровне, в которой армия отдавала приказ отрицать факты и замалчивать их серьезность, а также внутренних документов Управления военно-прикладных исследований, предупреждающих о катастрофических последствиях взрыва первого мая в ближайшем и отдаленном будущем.
В кафе, на предприятиях, в университетах и семьях только и говорили что об этих разоблачениях. Сюжет подхватили на радио, попытались добыть доказательства, взять интервью у министров или получить заявления от политиков, но тщетно – большинство увильнули, в то время как социалистическая и коммунистическая оппозиция устроила скандал. В теленовостях, хоть они и были под ведомственным контролем, об этой теме упомянули вскользь, причем ведущий комментировал сюжет осторожно и уклончиво. На заседании парламента министр обороны, вызванный по случаю скандала, туманно упомянул об иностранном заговоре, но, поскольку лично присутствовал при том трагическом взрыве, косвенно подтвердил факты, заявив, что, не разбив яиц, омлета не приготовишь. Под наплывом доказательств премьер-министр в конце концов признал, что могли быть допущены ошибки на уровне младшего звена, но при этом сгладил последствия и обещал создать комиссию по расследованию.