Будь что будет
Шрифт:
– Значит, он покончил с собой из-за вас?
– Мы никогда не узнаем причину, но жизнь стала для него невыносимой.
– Ты хоть понимаешь, что я ничего не заметила? Я ни на секунду не заподозрила, что вы с Арленой вместе, что вы друг в друга влюблены. Но почему же ты ее бросил? Зачем предложил мне пожениться? Я тебя ни о чем не просила… Я-то думала, что ты меня любишь, мне и в голову не пришло, что ты лишь хотел исправить свою ошибку… Значит, все эти годы ты мне лгал?.. Это ужасно.
– Единственная правда в том, что, когда после смерти Тома я расстался с Арленой и предложил тебе жить со мной, я был искренен, совершенно искренен.
Мари поднялась, на мгновение повернулась лицом к Даниэлю, выронила листок, который спланировал на пол, и вышла из комнаты.
Даниэль положил чемодан
– Мы в аэропорт. Надеемся найти места.
Даниэль сел за руль и тронулся с места. Они поехали по извилистому бульвару вниз к побережью. Мари повернулась к нему, И сколько уже длится ваш роман? Я имею право знать.
– В начале года я случайно встретил Арлену в самолете, мы вспомнили прошлое, так и родилась идея интервью. Нам хотелось исправить ошибки.
– Догадываюсь, что было дальше. За этим дело не стало.
– Только не начинай, пожалуйста.
Мари повернулась к Тома, Видишь, твой отец уже много месяцев изменяет мне с подругой детства, той самой, из-за которой твой дядя совершил самоубийство, и все нормально.
– Прошу тебя, прекрати. – Даниэль смотрел вперед, не замечая переднеприводный «ситроен», который всю дорогу следовал вплотную за ними. – Не впутывай в это Тома.
– Я ненавижу тебя за твое вранье, – процедила Мари. – Почему твой сын не должен знать, что ты бросаешь нас ради этой женщины? Что мы для тебя никто и ты только и ждешь, когда избавишься от нас и поедешь к ней? Почему правда всегда пугает, когда ее говорят вслух? Или я ошибаюсь? Может, ты не собираешься с ней встретиться?
– Собираюсь, и очень счастлив. Мы снова вместе, и это лучшее, что со мной случилось.
«Пежо» спустился в нижнюю часть города. Ни Даниэль, ни Мари не заметили «ситроен», который обогнал их и остановился на красный свет прямо перед ними, не обратили внимания и на мужчину в белой рубашке, который вышел из машины и направился к ним с автоматическим пистолетом в правой руке. Он остановился в трех метрах и выпустил длинную очередь. Стекла «пежо» разлетелись. Несколько пуль попали в торс Даниэля, Мари получила пулю прямо в лоб. Тома был ранен и потерял сознание. Стрелок прыгнул в «ситроен», и тот сорвался с места. Из двигателя «пежо», изрешеченного пулями, капало масло и растекалось по асфальту. Двое в белом выскочили из госпиталя Парне неподалеку. Один распахнул пассажирскую дверцу, осмотрел Мари, проверил пульс, Женщина мертва. Обошел «пежо», быстро обследовал Даниэля, затем Тома, Перенесем их в госпиталь.
Арлена ждала в пустой гостиной отеля, часы показывали уже шесть пятнадцать. Она загасила сигарету в пепельнице, задумалась, уйти или остаться. Вышла на улицу, поймала такси, вышла напротив виллы Даниэля, позвонила в ворота – никто не ответил. Она не сдалась, привстала на цыпочки, попыталась заглянуть в сад и услышала за спиной женский голос – подошла соседка, Они утром уехали в аэропорт, втроем, ваш коллега надеялся, что получится найти места, сейчас это очень непросто. А я решила остаться, я здесь родилась, здесь и умру. В любом случае спасибо за свет, не знаю, что бы я без вас делала, в этой стране больше ничего не работает.
И Арлена ушла. Медленно. Теперь времени было полно. Она была на удивление спокойна, хотя надо было злиться, кричать, проклиная Даниэля, или плакать. Вдали на холме из тумана выглядывал собор Африканской Богоматери, бесстрастно взирая с высоты на превратности судеб муравьев, копошащихся у его ног. И Арлена сказала себе, что нельзя верить мужским обещаниям, что Мари заставила его передумать и он легко отказался от прежних планов, а за Мари, как всегда, осталось последнее слово.
Сцепление атомов
Отец всегда говорил, В жизни есть те, кто все получает по наследству, и остальные. Он долго смотрел на меня, трепал мне волосы, не заботясь, что разлохматит прическу, и уточнял, Ты слишком мягкий, тебе бы набраться боевого духа, как у меня и моих друзей. Жизнь, парень, – это бесконечное сражение. Потому что те, кто родился с серебряной ложкой во рту, тебя и близко не подпустят, и что-то получить ты сможешь только
с боем. Я кивнул, и он продолжил, Когда мы попросили двойную оплату за воскресную ночь и компенсацию за праздники, шеф отказал – мол, мы его разорим, – и пришлось объявить забастовку, мы потеряли зарплату за десять дней, но он потерял намного больше, все подсчитал и понял, что дешевле дать нам то, что мы требуем. Нужно все время сражаться, запомни этот урок, не жди ни от кого подарков. Когда он договорил, в комнату зашла мама, держа праздничный торт с зажженными свечками, отец вздохнул, но не из-за торта, мне пришлось два раза дунуть, чтобы погасить свечки, все зааплодировали и запели по-английски «С днем рождения, Лоран», но знали только первую строчку песни.Я не спрашивал отца, как он собирается подступиться к матери, с ней не получится бастовать и бороться. Но если мы объединим усилия, вместе у нас получится.
Мама вернулась из Алжира совсем не такой, как прежде, на губах подобие улыбки, даже когда улыбаться было нечему, а еще она, всегда живая и нетерпеливая, способная делать три дела одновременно, стала медлительной и будто витала в облаках. В первые недели она была такой уставшей, что прабабушка снова переехала в Брюйер, чтобы дать ей возможность прийти в себя, мама все время спала, будто бы не ложилась все четыре месяца в Алжире, а когда вставала, то говорила, что чувствует себя вялой, как тряпка, и сидела в кресле, ничего не делая, даже не читала и не смотрела телевизор, только слушала пение дроздов в саду. Врач прописал ей месяц отдыха и лекарства, чтобы восстановить силы; когда он снова ее осмотрел, то сказал, что лучше ей не стало, но она отказалась от второго отпуска и вернулась на работу, заявив, С пилюлями покончено. На следующий день она рассказала, что поговорила с начальником и попросила больше не посылать ее в Алжир. Все решили, что она права и дома ей станет лучше. Незадолго до моего дня рождения она радостно объявила нам, что уходит из КАЭ и переводится в НЦНИ, в отдел теоретической физики, который создается в новом центре в Сакле, чтобы участвовать в проекте, где она займется научными исследованиями, ведь именно это она любила больше всего. Она собиралась присоединиться к группе из двенадцати ученых, четверо работали с ней еще в форте Шатийон, ее радовала мысль, что она будет запускать предварительную программу, рассчитанную на три года, когда все надо расписать на доске – тысячи уравнений, набросков, подсчетов, потому что идея была создать нечто революционное: новую топливную установку с многоцелевым легководным реактором, подходящим для облучения быстрыми нейтронами, но, увидев наши недоумевающие лица, она добавила, что больше ничего сказать не может, потому что это совершенно секретно.
Как обычно.
Проблема заключалась в том, что мы должны были переехать в Сакле, и когда в субботу она решила, что надо посмотреть будущий дом, мы не смогли его найти, кружили часами, несколько раз чуть не завязли, встречные рабочие не могли сказать ничего путного, они размечали улицы в полях и лугах, соединяли их между собой, копали рвы и прокладывали километры труб. Повсюду на этом грязном, отвратительном, пустынном плато виднелись зачатки домов и школ, они выныривали из слякоти среди заброшенных развалин, среди палисадов, обклеенных старыми предвыборными плакатами и рекламными афишами, которые восхваляли будущую застройку и здешние радости жизни, нам говорили, что здесь ходит какой-то автобус, но никто не знал где. Обнаружив этот бедлам, мама вернулась к начальнику и попросила сохранить за ней дом в Брюйере – она будет приезжать на физический факультет на машине, благо это не так уж далеко от нас. Изначально речь шла о нескольких месяцах ожидания до переезда в Сакле, но здания на этой чудовищной стройке вырастали до самого горизонта, и конца этому не было видно, так что через год мама объявила, что остается в Брюйере – здесь мы удобно устроились, а тамошний хаос никогда не закончится.
Эти два года я делал все, чтобы свести родителей, надеясь, что между ними снова проскочит искра, я цеплялся за любой предлог, чтобы они встретились и поговорили, – уверяю, что, увидев их рядом на прогулке или семейных сборищах, как они смеются и болтают, поют и танцуют, даже посторонний человек решил бы, что они настоящая семья, а я видел в их глазах нечто большее, чем дружба или уважение, глаза не обманывают, я видел, как она смеется его дурацким шуткам и как он ее слушает, кивает и впитывает каждое слово.