Буревестник

– А где же твои книжки?

– Да вот.

– Маловато.

– Где же маловато! Двадцать семь штук!

– А у Санни Уинтерборна их тыща. Такой прошаренный - жуть! Ничего почти в квартире нету, одни книги. А та, которую ты мне обещал?...

Я вытащил Сэлинджера из-под Гойи.

– А чего она в газете? Да ещё приклеенной?

– Видишь ли, она... ну...

– Что, запрещённая?

– Да...

– Ух ты! Круто!

Запрыгнула в кресло и принялась читать. Вдруг взвизгнула, подскочила:

– Куртка!!! Венди меня убьёт!!!

Опрометью кинулась из комнаты. Я - за ней, но угнаться не мог. Она примчалась в подвал.

– Вот она! Слушай, как тебя...

– Фердинанд.

– Мне надо бежать, вернуть подруге её вещь!

– А хочешь, я сам её ей отвезу. У меня есть машина.

– Правда!? Вот здорово! Я, признаться, не хочу ей сейчас на глаза показываться.

Сказала адрес и прибавила:

– Поспеши, пожалуйста! Это её единственная тёплая шмотка!

Сперва у меня и в мыслях не было везти куртку какой-то Венди, по магазинам пройтись - это да. Но по дороге задумался: ведь если единственная, и с виду недавно купленная... Девчонка, наверное, вся извелась, на улицу выйти не может... Она на меня и не взглянет, она только о куртке и думает. Надо вернуть, а то не по-людски. К тому же вдруг эта Венди окажется милой и всё такое. Тогда я смогу преспокойно спровадить обжору и заняться той.

Я однако решил соблюсти осторожность, такой предпринял манёвр: на месте подозвал какого-то мальчишку лет десяти и велел ему позвонить в тот дом, спросить такую-то особу, передать ей одежду и получить за это целых полшиллинга. Пока я ему втолковывал, всё выходило складно, как в повести, но мелкий паршивец, отойдя шагов на двадцать от фургона, драпанул вдруг по улице с курткой в обнимку. Не помня себя, я помчался за ним, насилу нагнал через полтора квартала. Мальчишка ударился в рёв:

– Сэр, простите ради Бога! Такая хорошая куртка! Я хотел её маме подарить!

И люди уж оглядываются, не ровен час пристанут, что обижаю ребёнка. Сунул ему в грязную лапу два шиллинга, не без труда отнял куртку и потащил сам возвращать.

Венди оказалась надменной девицей и крупными каштановыми кудрями. Она так и рванула у меня из рук свою драгоценность.

– Ты кто такой?

– Друг Мэриан, Фердинанд.

– Ну и имечко. Вроде как у того козла, который там какого-то принца грохнул, и мировая война началась, только не помню, какая по счёту. А своей нищебродке передай, чтоб ко мне больше носа не казала. Я из-за неё не попала на "Доктора Нета"!

Вот грымза! Меня такая злость разобрала! Ну, думаю, сейчас ты у меня схлопочешь!

– Весьма, - говорю, - соболезную, что не попали. Вам к доктору давно необходимо.

Как она меня облаяла - не предать! Но всё равно моральное превосходство было за мной, я говорил со смыслом, а она тупо бранилась.

Всё же какие бывают скверные люди! А я-то, болван, ещё ей куртку пёр! Лучше бы брызговики ею вытер. Или тому мальчугану отдал.

А чего же я ещё собирался сделать? Ах, да, затариться.

Сперва попался книжный магазин, продуктовый был дальше по той же улочке. Ладно, начнём с духовной пищи. Захожу. Продавец, почтенный сухощавый дядька, улыбнулся: "Не спешите, молодой человек, осмотритесь хорошенько".

Глаза, конечно, разбежались. Миранда знала, какие книжки лучше, а для меня тут тёмный лес. Ничего, интуицию никто не отменял. Что-нибудь да приглянется. И точно! "Портрет Дориана Грея". Та самая фамилия! и про картины - наша тема!

– Вот это, - говорю, - давно уже искал!

– А не желаете из новинок?

И показывает книженцию, на которой, кажись, и впрямь типографская краска не обсохла, а заглавие такое, что мне вдруг сердце захолонуло: "Заводной апельсин". Что за бред!? Они там совсем уже рехнулись, эти писатели!?

– Благодарствуйте. Я техникой не интересуюсь, я больше по искусству.

Снова улыбнулся, взял деньги, и я отчалил, но с таким пакостным ощущением, будто у меня всё нёбо и язык наждаком покрыты, а сердце - скомканная грязная бумага в луже крови. Но не зря я призывал интуицию. Откуда-то снизу по кабелю спинного мозга пошёл тихий сигнал: живой апельсин!

И вот я уже в продуктовой лавке, а там перед праздниками всё почти уж разобрали. В ящике с апельсинами, точнее, из-под них - всего один помятый рыжий шарик, даже чуть заплесший сбоку. Я его сунул в карман. Не помню, заплатил за него или так тайком и вынес. Продавцу было чем со мной заняться: я набрал и сосисок, и бакалеи, и бутылку хереса, и большущий кекс, и всяких разносолов. Даже не на всё хватило денег, пришлось оставить корнишоны, паштет и ещё что-то.

Загрузив покупки в багажник, я не утерпел и стал чистить апельсин прямо на улице, ломать по долькам и есть. Было уже совсем темно, тихо, так что, кроме вкуса я ничего не чувствовал, а вкус оказался чудесным, каждый раз новым из-за того, что он остывал. Сперва тёплый, сладкий, под конец ледяной, остро-кислый, но последнюю частицу я так и не распробовал. Прямо передо мной возник какой-то тип и сказал: "Угости, приятель".

Я не мог его толком рассмотреть. Роста примерно моего же, как будто небритый, без головного убора и перчаток. В зубах дымилась сигарета. Я нехотя протянул начинённый тончайшими кристаллами полумесяц. Человек отправил его за щеку, выплюнув окурок.

– Твоя тачка?

– Мы с вами знакомы, сэр?

– Отличная телега. Много народу в ней поместится? Думаю, до десятка, если налегке.

– По-моему, не больше семерых.

– Ну, и то неплохо. Бывай, земляк.

Скрылся. Какого только сброда не встретишь!... Его окурок никак не гас на мостовой. Мне хотелось затоптать его, то было страшно прожечь подошву.