Цена металла

Дюпон слегка улыбнулся, покачав головой:

— Нет, отец, напротив. Я чувствую себя спокойно — впервые за долгое время.

Священник внимательно посмотрел на него, и в его глубоких, мудрых глазах мелькнуло понимание:

— Хорошо, когда у человека есть место, где он может почувствовать себя спокойно. Такое место — большая редкость в наши времена.

— Да, — согласился Дюпон. — Иногда кажется, что оно вообще невозможно.

— Возможно, — вступил в разговор Коумба, тяжело вздохнув. — Пока есть семья, пока есть те, кто помнит, кто ты такой на самом деле.

Старейшина говорил медленно, словно взвешивая каждое слово:

— Многие из нас были вынуждены забыть, кем мы были раньше. Наша страна, Люк, заставила нас забыть себя. Но иногда, в такие вечера, как этот, мы снова вспоминаем, кто мы на самом деле. Что мы не просто пешки в чужой игре, а люди с прошлым, достоинством и надеждой на будущее.

В его словах звучала боль и мудрость человека, видевшего слишком много разочарований и предательств. Вокруг стола повисла задумчивая тишина. Каждый думал о своем, но мысли всех присутствующих словно бы сливались воедино — мысли о том, что эта хрупкая близость, царившая за столом, могла исчезнуть в любой момент.

Снаружи дом обступала ночь, полная неясных шорохов и тревожных теней. Но сейчас, за этим столом, в мягком свете керосиновых ламп, они были вместе. И для Дюпона это значило больше, чем он готов был признать самому себе.

Люк поднес к губам чашку с вином и позволил себе улыбнуться — впервые искренне за долгое время, почувствовав, как внутри него на мгновение стихла давняя, всегда готовая разгореться война с самим собой.

— Спасибо, — тихо сказал он, глядя на Коумбу и Мари, на Жоэля и Серафину, и на отца Гатти. — Спасибо, что дали мне почувствовать это снова.

Мари ласково улыбнулась, словно прекрасно понимая, о чем он говорил:

— Мы всегда ждем тебя, Люк. Здесь ты дома. Помни это.

Её слова отозвались в глубине души тихим эхом, и он на миг закрыл глаза, стараясь сохранить это ощущение как можно дольше, зная, что завтра уже может оказаться совсем другим днем.

Но сейчас было тихо, и мир на несколько мгновений замер, оставив Люка Огюста Дюпона наедине с чувством, почти забытым, но оттого еще более ценным — чувством, что где-то на этой разорванной конфликтами земле у него всё же был дом и были близкие, ради которых стоило бороться и жить дальше.

После того, как закончился ужин и тарелки были убраны со стола, разговор неизбежно перешёл на тему, которая давно уже висела над ними тяжёлым облаком — политическая ситуация в стране. Тишина наполняла комнату, прерываемая лишь тихим потрескиванием керосиновой лампы и гулом ночных насекомых за тонкими стенами дома.

Коумба Макаса, старейшина деревни и глава семьи, заговорил первым. Он поднял тяжёлые веки, и Дюпон увидел в его глазах усталость и одновременно решимость человека, который никогда не позволит страху овладеть собой.

— Повстанцы уже появились в округе, Люк. Они ищут сторонников. Генерал Н’Диайе скоро начнёт действовать, — сказал Коумба, не отрывая взгляда от огня лампы. Его слова звучали словно пророчество, в котором не было места сомнениям.

— Люди устали от того, что происходит в стране, — заметил Жоэль, сцепив пальцы и положив их на стол. — Президент Мбуту держится за власть, словно бешеная собака. Он не отдаст её просто так.

Дюпон внимательно посмотрел на Жоэля. Сын Коумбы вырос в атмосфере политической борьбы, он хорошо понимал, о чём говорил. Но его молодость и горячность пугали Дюпона — он слишком ясно видел, во что превращается юношеский идеализм на полях реальных боевых действий.

— Да, Мбуту не сдастся без боя, — кивнул Люк. — Но вы уверены, что генерал лучше него? Смена диктатора на другого диктатора не принесёт добра.

Жоэль нахмурился, но ответил не сразу, будто обдумывая каждое слово:

— Генерал обещает справедливость и порядок. Люди поверили ему. Они устали жить под гнётом, Люк.

— Люди всегда устают жить под гнётом, — спокойно вмешался отец Гатти. Его голос звучал тихо, но каждое слово было весомым. — Но всякий раз, когда один тиран сменяет другого, страдают простые люди. Я видел это слишком много раз, поверьте.

Священник говорил с тихой болью, почти физически ощутимой в его голосе. Он помнил свои собственные ошибки прошлого, свою юность в фашистской Италии и последовавшее за ней раскаяние. Этот опыт делал его осторожным и подозрительным к любой перемене власти, особенно той, что обещала рай на земле через кровопролитие.

— Люк, — сказал Коумба, глядя прямо в глаза Дюпону, — что ты думаешь? Ты знаешь генерала. Ты знаешь, на что он способен?

Дюпон сделал глубокий вдох, на секунду закрывая глаза и собираясь с мыслями. Он хорошо знал генерала Армана Н’Диайе — человека харизматичного, безжалостного, обладающего той особой способностью внушать людям веру в свои идеалы, даже когда за ними скрывалась лишь личная жажда власти и богатства.

— Генерал Н’Диайе опасен, — ответил он медленно. — Я видел таких людей раньше. Они обещают многое, но в конце концов страна погружается в хаос и кровь. Он использует разочарование людей, чтобы получить власть. А власть для него — это только средство для обогащения и удовлетворения амбиций.

— Ты говоришь так, будто у нас есть выбор, — проговорил Жоэль с раздражением, чуть повысив голос. — Но выбора нет, Люк. Или мы выступаем сейчас, или Мбуту окончательно задушит страну. Что ты предлагаешь — просто ждать и смотреть, как гибнут люди?

В комнате снова воцарилась тяжёлая тишина. Дюпон видел в глазах Жоэля гнев и нетерпение, видел разочарование и усталость в глазах старейшины и понимал, что любое решение, которое примет он сейчас, повлияет на жизни этих людей.

— Я предлагаю быть осторожными, — произнёс Дюпон, стараясь звучать убедительно. — Генерал не тот, за кого вы его принимаете. Да, он обещает свободу и справедливость, но поверьте — единственное, чего он хочет, это заменить французские компании на английские. Поверьте, ему наплевать на страдания народа так же, как и Мбуту.

— А что тогда делать? — спросила вдруг Серафина. Её голос прозвучал неожиданно резко, и все обернулись к ней. — Просто ждать? Пока нас всех не убьют или не прогонят?

Она смотрела прямо на Дюпона, и в её глазах блестели слёзы ярости и страха. Она была молодой и наивной, и оттого её слова были особенно болезненны. Люк почувствовал, как внутри что-то сжалось — её вопрос был тем самым, который мучил его каждую ночь, когда он лежал без сна в своей комнате в Вилль-Роше.

— Нет, — сказал он тихо, — ждать нельзя. Но и доверять генералу нельзя. Нужно искать другой путь.