Церера

У меня в голове пронеслась мысль, что древние были правы, сравнивая смерть и сон, близнецов-братьев. Мысль была тихая и спокойная, как лицо матери. Почему-то не было никаких эмоций, и из-за этого мне было жутко от себя самой.

Церемония прощания была скромной. Коллеги родителей, ученые и работники базы — все, кто знал и любил родителей, пришли отдать им последнюю дань уважения. Они все слабо переливались и перемигивались, как зимняя иллюминация. Это не случайность, поняла я. Цвета отражают эмоции, состояние человека. Но почему я вижу это? Откуда это странное… чутье, это понимание увиденного? Вопросы роились в голове, но ни на один не было ответа.

Я была так вымотана, что решила плюнуть на свои галлюцинации. Тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. Сейчас не время. Нужно сосредоточиться на прощании, на поддержке брата. Разобраться со своим состоянием я смогу позже. Возможно, это просто побочные эффекты стресса и лекарств.

Ну светятся люди, ну и ладно. Жить это не мешает.

Виктор, как куратор и давний друг семьи, произнес трогательную речь. Он говорил о неутомимости Томаса в научном поиске, о его блестящем уме и умении зажечь других своими идеями. О Ларе Виктор отозвался как о женщине необыкновенной силы духа и разума, способной своей мягкой настойчивостью и тактом сплотить вокруг себя людей.

— Томас и Лара Соколовы были не просто учеными, — голос Виктора дрогнул. — Они были первопроходцами, пионерами, готовыми посвятить всю свою жизнь тому, чтобы приподнять завесу тайны над Церерой. Их блестящие открытия останутся в анналах науки. Но для нас, знавших их лично, они навсегда будут примером того, как много может сделать человек, когда в его сердце горит огонь истинного призвания.

Люди вокруг меня тихо всхлипывали и утирали слезы. Профессор Сильва плакал не стесняясь. Чужие эмоции накатывали на меня волнами. Я ощущала их физически. Это было слишком… ярко…

Я сидела, вцепившись побелевшими пальцами в руку Марка, и старалась дышать глубоко, чтобы сохранить самообладание. Брат крепко сжимал мою ладонь, безмолвно поддерживая.

После церемонии к нам начали подходить и прощаться.

— Юлия, вы просто обязаны продолжить свою научную карьеру, — тряся мою руку, говорил Сильва, переливаясь глубокими оттенками синего горя. — Работы ваших родителей заслуживают достойного завершения и публикации.

— Не беспокойтесь, — Я постаралась, чтобы голос не дрожал. — Я продолжу научную карьеру. Кто-то же в семье должен быть умным.

Марк толкнул меня в плечо.

Печально-голубая Альфина обняла меня, а сосредоточенный тёмно-красный Хан пожал руку:

— Держитесь. Мы ваши ближайшие соседи. Если что-то, сразу же обращайтесь к нам.

Мы с братом синхронно кивнули.

Следующим подошел Виктор. Его лицо было бледным и осунувшимся, словно последние дни дались ему нелегко. Судя по усталому взгляду, он тоже мало спал.

— Марк, Юлия, — он осторожно коснулся моего плеча. — Мне так жаль. Не могу передать словами, как я сочувствую вашей утрате. Томас и Лара были мне больше, чем друзьями. Они были моей семьей.

Что-то в его тоне, какая-то фальшивая нота резанула меня. Может быть, дело было в том, как он произнес имена родителей — слишком уж фамильярно. Или в том, что он избегал смотреть мне в глаза. Но внутри меня впервые шевельнулось странное, неприятное чувство.

А потом, я поняла, в чём дело. Он как будто закрылся от меня, прячась за маской. Я не чувствовала его в отличие от других людей, я не видела слабых огоньков эмоций, ни одной даже самой слабой вспышки.

— Спасибо, Виктор, — произнесла я, внимательно следя за его реакцией. — Я знаю, как много вы значили друг для друга. Наверное, для тебя это тоже страшный удар.

На миг мне показалось, что в глазах Виктора и по его лицу промелькнуло что-то похожее на холодный всполох страха. Но он тут же взял себя в руки, как будто спрятался в панцирь, и покачал головой:

— Страшнее всего то, что мы так и не узнаем, что произошло. Как такое могло случиться — лучшие специалисты, на лучшем оборудовании… Словно сама судьба обернулась против них.

«Или кто-то еще», — мелькнула у меня мысль. Я прикусила язык, чтобы не озвучить ее. Не время. Не место. И слишком мало доказательств — только смутные предчувствия, подозрения и мои галлюцинации.

— Что ж, — Виктор неловко кашлянул. — Мне пора возвращаться к делам. База не может остановиться, даже несмотря на… На случившееся. Если тебе что-то понадобится, только скажи.

— Конечно, — я кивнула, не в силах улыбаться. — Я ценю твою заботу. Будем на связи?

Он кивнул и, бросив на меня последний непонятный взгляд, поспешно ретировался. Я проводила его глазами, чувствуя, как внутри нарастает глухое раздражение. Вот он отошёл от меня и заметно расслабился. И из-под его треснувшего панциря полилось золотисто-жёлтое, самодовольное свечение, как будто он только что сделал что-то хорошее.

У меня перед глазами встала сцена у водопада. Там были я, брат, доктор и некто, который лучился точно так же…

Пришло время похорон. Родители оставили вполне конкретные просьбы в завещании, и теперь мы готовились их выполнить. Остались последние слова, наше прощание с братом.

Мы с Марком приблизились к серебристым контейнерам. Крышка с тихим шипением отъехала в сторону, являя нашим глазам два неподвижных силуэта.

Я смотрела на умиротворенные лица родителей, и горло сдавливали рыдания. Они казались просто спящими — застывшие, безмятежные, будто погруженные в вечный сон. Только неестественная бледность кожи и восковая неподвижность выдавали в них отпечаток смерти.

Дрожащей рукой я коснулась маминой щеки. Холодная. Такая холодная и твердая, совсем не такая, какой я ее помнила. Словно мрамор надгробия, а не живая плоть.

— Мам… Пап… — сорвавшимся шепотом позвала я, хотя знала — они не ответят. Никогда больше не ответят. — Простите меня. Простите, что не успела. Не спасла.

Из груди рвались сухие, колючие рыдания без слёз. Я склонила голову, цепляясь за края контейнера. Мне казалось — стоит мне отпустить, и я рухну, рассыплюсь на части.

Рядом судорожно вздохнул Марк. Он стоял, вытянувшись в струнку и кусая губы — солдат, из последних сил держащий марку. Но слезы все равно катились по его лицу, оставляя блестящие дорожки.

Мы прощались. С родителями, с прошлой жизнью, с собой-прежними. Мир вокруг нас рассыпался на части, и нужно было научиться собирать его заново — из пепла и боли, из памяти и долга.

А, когда мы шагнули назад, заработал дезинтегратор. За мгновения в контейнерах осталась только чистая вода.

Это было самое лучшее, самое чистое и экологичное погребение, о котором просили наши родители. Они желали стать водой и навечно присоединиться к своей любимой планете.

Сама Церера стала бы не их могилой, но их памятником.