Чащоба

А если пойти и впрямь спросить.

Отец давно уже в земле.

Сейчас спросил бы иначе: неужто Йонас и в самом деле удерживал тебя тут?

После ухода отца и сестры мать переменилась. Раньше она помыкала сыном и понукала его, случалось, что и прикрикивала, после распада семьи в ней появилась какая-то мягкость. Она оставила свою прежнюю властность и обращалась только с неназойливыми просьбами. То и дело старалась доставить сыну приятное. Урывала от денег, полученных за молоко, чтобы Лео мог заказать себе в поселке костюм из английской шерсти и купить самый модный велосипед. Частенько печалилась и неприятно, по-старчески, повторяла: ты моя единственная опора и радость. К тому времени Лео закончил в Вильянди гимназию и слыл на хуторе за хозяина. Мать давала сыну возможность принимать решения по хозяйству, а сама все отходила в сторону. Лео получил в руки вожжи, но никакой признательности не проявлял; скорее раздраженно ворчал и выказывал неудовольствие. Образованный молодой хозяин становился все более самоуверенным, просто заносчивым. Мать на это и внимания не обращала. Видимо, угадывала в Лео свое зеркальное отражение и радовалась, что сын с арендного хутора принадлежит к кругу богатых хозяйских сынков.

Возможно, они оба с матерью думали, что поднялись на гребень волны. Справлялись и без отца. С Юллой было сложнее. Ночами мать пробиралась в кухню и перечитывала при свете коптилки письма дочери — кто знает, в который раз — и беззвучно плакала. Днем она стыдилась проливать слезы над детскими каракулями.

И все же мать старалась внушить себе и Лео, что у всех свои трудности и что им тоже не пристало роптать.

Никто из них не смог встать над собой, чтобы увидеть нелепость своего жизненного уклада и устремлений. Конечно, это было печально, но нисколько не смешно. Кто и когда смог подняться над своим временем? Жизнь переплетается случайностями, и случай придает ей свое лицо.

Лео следовало благодарить случай, что тогда, на похоронах отца Вильмута, осенью пятидесятого года, он остался в живых.

11

— Лео, ты проехал! — воскликнула Сильви. Он слишком резко нажал на тормоз. Привязной ремень оберегает рассеянных: Хельгу кинуло вперед, ремни натянулись.

Лео глянул в зеркало, сзади приближалась вереница машин. Два самосвала, бензовоз. Пришлось подождать, пока они промчатся мимо, чтобы развернуться.

Вскоре это удалось. Лео потихоньку съехал с шоссе, машину покачивало на бугристой, проросшей корнями дороге, скоро они въедут в зеленый тоннель, мечащиеся солнечные блики польются сквозь лиственный свод золотым дождем на ветровое стекло, пока не отступил полумрак, сросшиеся кусты не поредеют и не покажется впереди залитая светом поляна — двор старой усадьбы.

Как редко случается в жизни, чтобы кто-нибудь тебя предупредил, придержи, проедешь мимо. Люди ничтоже сумняшеся сворачивают со своей дороги в полной уверенности, что именно этот путь ведет к цели. Почему-то человек любит намечать цели, но не замечает, что, торопясь куда-нибудь, он разбрасывает и теряет больше, чем обретает. Не хочет быть букашкой, которая блуждает между травинками. В действительности зачастую скачут на мертвых конях и принимают глину за булки. Кое у кого собственная убежденность столь велика, что даже кусты, гарь или валежник принимаются ими за зеленый тоннель, где солнечные блики сыплются под ноги золотым дождем. И все же они сохраняют уверенность, что, продираясь вперед, доберутся до залитого светом простора, до самой прекрасной лужайки своей жизни.

В ту пропитавшуюся ржавым дождем осень, когда они с Вильмутом ехали в родные края на похороны хозяина виллакуского хутора, Лео по разным поводам вспоминал истории о привидениях и призраках в Медной деревне. Приземистые хуторские постройки, размокшие поля, разбитые дороги, стонущие на ветру деревья не просто так раскинулись под серым небом. Шел шабаш ведьм, и в лицо летела колдовская соль. Кое у кого из людей под ногами открывались зеленые сверкавшие топи, других до смерти пугали раскачивающиеся над полем огненные венки, третьи завороженно кружились возле пылающего шара и теряли голову. Под мрачный погребальный настрой начинали звенеть колдовские бусинки, они нацеплялись на шею и обращались Эрикой. Запретный любовный пламень, они с Эрикой не задумывались ни о времени, ни о месте, их обоих словно подменили.

После погребения народ побрел с кладбища под моросящим дождем по грязи на хутор Виллаку. Все были пешие, взятую с колхозной конюшни лошадь после того, как покойного увезли на кладбище, отвели назад в стойло. На открытом поле покачивалось множество темных человеческих фигур. Они то и дело поскальзывались на глинистой земле, женщины в больших платках, удерживая равновесие, раскидывали руки в стороны — огромные птицы махали крыльями, но никуда не летели. Месил грязь и новый пастор. В этих краях он появился недавно. Прежний пастор сбежал за море, и люди несколько лет обходились без духовного наставника. Говорили, что Йонас на похоронах читал Священное писание, люди и сейчас бы смирились с ним, потому что нового пастора боялись. Какой духовной поддержки можно ждать от того, кто и сам с собою не в ладах. Известный в уездном городе пастор не отправился бы в глушь, не вздумай он попытаться повеситься, что и замарало его имя.

Разглядывая долговязую фигуру пастора, Лео вдруг с удивительной ясностью открыл для себя принципиальные и бесповоротные перемены жизни. Возможность для такого вывода предоставляли многие события последних лет, однако особое значение приобретает именно какая-то несущественная мелочь. С плеч пастора свисало тонкое, в елочку пальто, сшитое невесть когда и для более солидного человека. Его овчинная ушанка местами вылезла, а резиновые сапоги были залатаны красными заплатами из довоенной велосипедной камеры.

Эрика шла где-то позади. Лео чудилось, что она, как тень, следует за ним, ему хотелось оттеснить ее. И все же Лео всякий раз охватывало жаром, когда ему казалось, что Эрика рядом и дышит ему в затылок. Он засунул руки глубоко в карманы, оттягивал полы пальто и внимательно смотрел под ноги, чтобы не угодить в промоину. Ущербные чувства вселяли тревогу; люди заглядывают ему в душу и осуждающе качают головой. Куда это годится, в ушах звучала музыка, Вильмут играл на гуслях, и мягкие звуки вовсе не были предназначены его покойному отцу, которого сын сопровождал в последний путь. Нет, Вильмут бренчал на летнем лугу, пышная трава медленно колыхалась, будто под водой, Лео и Эрика неспешно ехали на велосипедах по обсаженному черемухой прогону, белые лепестки осыпались дождем на землю и благоухали.

В Виллаку приглашенные выпростались из тяжелой одежды. Возились долго и, пригладив волосы, боязливо жались у стены. После долгих уговоров расселись по скамьям. На стол поставили чашки с дымящимся картофелем, граненые рюмки наполнили желтоватым самогоном — Лео был оторван от родных краев и не знал, кто из деревенских жителей гнал сейчас сивуху, — пили за память усопшего, оконные стекла помутнели, будто самогон вливали не внутрь, а распыляли в облако — и он оседал на окнах. Гости подкреплялись, опорожненные глиняные чашки снова наполнялись картофелем, из чулана подносили в чашках студень, женщины сами разливали самогон, мужчин для этого дела не хватало.

Голова разгорячилась, хмель приятно ударил в голову, и Лео ощущал себя словно в бане, шум человеческих голосов усилился до рокота. Самогон избавил людей от подавленности, языки развязались, вспомнили о прославленных ратных подвигах хозяина хутора Виллаку; вдова пустила по кругу знаки доблести, большинство людей впервые держало их в руках. Гости взвешивали на ладонях кресты и рассуждали о том, что прежние войны все же не были столь жестокими, как последняя, сейчас уже на пальцах обеих рук не перечтешь всех погибших в родной волости мужиков. На этот раз будто косой косили, погибшие раскиданы по всему свету, скопом окрестные мужики и не поместились бы на здешнем кладбище, пришлось бы сломать старинную ограду и перенести ее в поле, чтобы предоставить кому-то место. Почтительно говорили о дедушке Вильмута, который надрывался за троих. Такие люди всегда были опорой нации. Не забыли помянуть и прабабушку Яву, которая во имя справедливости могла схватиться с кем угодно. Гости вспоминали пышные похороны Явы, сожалели, что на этот раз не приехал никто из городских родичей.

Естественно, за тем столом Лео и в голову не приходило, что Ява и ему доводится прабабушкой. Еще с мальчишеской поры он отвергал любые сплетни про мать и россаского Йонаса и относил все за счет людской зловредности. Но похороны Явы он помнил. В то время они жили в соседней волости. Тамошний хозяйский сын признал мальчонку батрачки своим отпрыском, уже готовились к свадьбе. И все же невеста с ребенком против воли жениха решила отправиться на похороны Явы в Медную деревню. Лео не забыл тогдашнюю перепалку, старики отнеслись к выбору сына без всякого сочувствия, пытались сломить упрямство блудливой невесты. Мать показала характер, взяла Лео за руку, наперекор всему отправилась в дорогу, не обратив никакого внимания на дурные слова, сыпавшиеся ей вослед. Лео тоже пытался изменить решение матери, хотел от всей души прийтись по нраву ее жениху. Такого сильного и дружелюбного отца ни у кого не было, и он боялся, что из-за маминого упорства лишится его.