Чащоба

История началась довольно буднично. В который уже раз их молодая лошадь перемахнула через изгородь и убежала. Лео получил строгий наказ: садись на велосипед и ищи. До заката гонял он по окрестным дорогам. Лошади нигде не было. Решил: найти во что бы то ни стало. Не оберешься попреков, если вернешься без коня. Лео все больше удалялся от дома, вытягивал шею, звал; то и дело оставлял велосипед на откосе канавы, брел по высокой траве — вдруг лошадь прячется именно за теми кустами. Целую ночь накручивал педали, немного отдохнув, брел по чужим пастбищам, снова садился на велосипед. Короткая летняя ночь быстро минула, к восходу солнца Лео подъехал к кладбищу. Усталость будто рукой сняло, когда он неподалеку от заросшей мхом ограды, на обочине дороги, увидел ярко-красный шар, казалось, это из-за леса выкатилось солнце. У Лео захватило дух, осторожно, стараясь не шуметь, опустил он на землю велосипед и на цыпочках подкрался к находке. Он нашел выпущенный в небо при открытии Берлинской олимпиады воздушный шар, с черной свастикой и разными надписями.

В тот же день они вместе с ребятами написали в уездную газету заметку. Слух быстро разошелся, и повалили окрестные люди, чтобы глянуть на диковинку. Даже школьные учителя не посчитали за труд прийти через поле к дому Лео, чтобы глянуть на такую редкость. Пастор и тот пожелал стать свидетелем происшествия. Они с ребятами отправились к церкви. Лео с шаром в руках. Пока герой дня находился у пастора, другие дожидались за дверью.

Из газеты пришел ответ: они уже писали о подобной находке, мол, благодарствуем.

Вскоре шар обмяк, Лео пытался было надуть его, но красная оболочка лопнула. Лавры Лео увяли.

Сестры решили не идти в обход, ворота кладбища находились далеко от того места, где остановилась машина, они легко перешагнули через низкую ограду, здесь и до этого приминали ногами мох. За каменной оградой, в траве, на длинных стебельках покачивались лиловые колокольчики. Лео направился вслед за сестрами по тропке, которая вела к аллее, обсаженной вековыми деревьями, — за ушедшие годы строй старых лиственниц поредел. Всегда без единой травинки, твердая как камень дорога была окаймлена нарезанным дерном.

Сестрам кладбище, похоже, было хорошо знакомо, они возлагали цветы то на одну, то на другую могилу. Лео не пошел с ними, он разглядывал деревья, декоративные кусты, надгробные плиты. Как обычно на старых деревенских кладбищах, и здесь часто повторялись одни и те же фамилии, в прежние времена люди жили сравнительно оседло, поколения сменяли одно другое, в конечном итоге рядом или поблизости покоилась целая родня.

Лео не хотелось, чтобы сестры начали у него что-нибудь выспрашивать и вынудили бы рассказать о своем прошлом, поэтому он принял скучающий вид, — на могилу матери он придет сам по себе, в другой раз. Он знал, что могила Эрнста находилась за живой оградой из туи, но и туда он не пошел. Не каждому школьному товарищу устанавливают в изголовье плиту. Говорили, что Ильмара ранили в бою. Весной пятьдесят второго года, в распутицу. Из последних сил он отступил к болоту, бросился на потрескавшийся лед топи и пустил себе пулю в лоб. Кто это видел? Откуда пошел этот слух? На совести Ильмара было много загубленных жизней, вот он и не мог сдаться. Кто считал его выстрелы и подсчитывал жертвы? Лео сомневался в истинности этих слухов, он знал одно: к весне пятьдесят второго года Ильмару не было еще и тридцати и что более четверти своей недолгой жизни он провел в лесах.

О Вальтере ходили и вовсе противоречивые слухи. Будто после мобилизации сорок третьего года его завербовали в Германию, в разведшколу; оттуда он сбежал и вскоре опять бродил в окрестных лесах родного края. И только в сорок пятом перебрался на лодке в Швецию. Лео не знал, что обо всем этом и думать.

Листая в Стокгольме у сестры телефонный справочник, он наткнулся на фамилию Вальтера. Конечно, это мог быть и однофамилец. Лео следовало бы позвонить — только зачем?

Сестры позвали Лео.

Они стояли, сгрудившись, возле куста шиповника, Хельга оттирала тряпкой прикрепленную к черному чугунному кресту медную дощечку, остальные с торжественными, серьезными лицами следили за ее действиями. Не оборачиваясь к Лео, Сильви спросила:

— Вспомнил? Посмотри на эту надпись.

Лео нагнулся, чтобы прочесть выгравированные слова.

Ява?

Редкое имя было у этой женщины, которая умерла в весьма преклонном возрасте осенью двадцать восьмого года.

Лео ощущал на себе взгляды сестер. Почему-то им непременно надо было ткнуть его носом в детство.

Лео знал этот крест, помнил наделавшие шуму похороны, но прикинулся, что ему безразлично.

— Мне было всего три годика, но похороны прабабушки мне хорошо запомнились. Народ валом валил. Толпы людей направились через раскисшее поле в церковь. Играл оркестр, на колокольне все время звенел колокол, — начала вспоминать Сильви.

Ну и что, подумал Лео. Во все времена устраивались пышные похороны. И если в массе людей оказались три девчушки — что из того? И чего тут умиляться? Были такими маленькими, надо же, и вдруг состарились.

Равнодушие Лео вывело из себя даже уравновешенную Урве. Она выпалила:

— Как же ты не помнишь? Сам еще хотел во время похорон застрелиться.

«И это они помнят», — устало подумал Лео.

— Глупая ребячья выходка, чего там, — сказал он.

— Этот случай потом много раз вспоминали, каждый на свой лад.

— Неужто сделали из пацаненка шести лет самоубийцу? — спросил с иронией Лео.

— Нет, — веско сказала Хельга. — Чехвостили Йонаса, твоего отца.

— Моего отца?

Лео вымученно усмехнулся.

— Праведные родичи возмущались, что он не признал тебя своим сыном. Все сходились в одном: ты — вылитый Йонас.

Лео захотелось повернуться и послать сестер ко всем чертям. Пусть оставят в покое его покойную мать, а также отца, которого он ездил хоронить в Швецию. Уж в наши-то дни люди могли быть выше тех сплетен, которые когда-то распускались по деревне.

— Да, немало прошло времени, пока Йонас набрался смелости и признался во всем.

— Кому он это сказал? — ледяным тоном спросил Лео.

— Нам, родственникам. Йонас желал очистить душу и напоследок так трогательно заботился о твоей матери.

— Меня он подобными заявлениями не обременял.

— Он и не собирался этого делать, вполне разумно объяснял, что не пристало на старости лет навязываться сыну.

У Лео в ушах зашумело. Если они сейчас же не перестанут его терзать, он кинется бежать по аллее, перескочит замшелую ограду, сядет в машину и рванет. Пусть они там в тиши кладбища хоть криком кричат, он зажмет свое сердце в кулак и оставит их со своими кофейными термосами чесать языки. Возвышенные души! Примиряют мертвых и восстанавливают истину! Еще в детстве имя Йонаса постоянно жужжало у него в ушах, вполне возможно, что именно из-за этой молвы отец перед войной бросил хутор и оставил мать. Видимо, сестры все-таки поняли, что кладбище не место, чтобы перебирать грехи и добродетели давно усопших людей, и, к счастью, умолкли.

Хельга воткнула свечу перед чугунным крестом, крепко охлопала ладонями землю, кротко и как-то виновато взглянула на Лео и пробормотала:

— Свечку-то на могиле своей прародительницы ты все же мог бы зажечь.

Лео машинально порылся в карманах, черт возьми, коробку со спичками он оставил в доме для престарелых муракаской Амалии. Теперь придется разжигать фитилек зажигалкой.

Он затеплил свечу и подумал о только что произнесенных словах Хельги.

Самоуверенные дамы, сказано было без тени сомнения: зажег бы свечу на могиле своей прародительницы. Вот они и воздвигли фундамент, значит, своим существованием он обязан далекой Яве, о своенравии которой ему в детстве доводилось слышать удивительные истории. Милостивые дамы подарили ему мощные корни, значит, в этот мир он пришел не из пустоты.