Чащоба
Шрифт:
Лео предполагал, что хозяин хутора Виллаку не случайно выпал из поля зрения, бывшего героя войны в округе считали чокнутым. Уже давно он не вызывал даже зубоскальства, его никто не вспоминал, о его существовании словно забыли. Будто виллакуский хозяин и не ходил двумя ногами по земле, а висел где-то вблизи хуторских построек на паутинке — таким легковесным его считали. На самом деле отец Вильмута и впрямь еще до войны стал походить на тень; когда ему случалось задержаться на огороде, птицы принимали его за чучело, одежда на нем висела словно на сколоченной из палок крестовине.
Отец Вильмута не чурался людей, Лео помнил его на предвоенных толоках: в белой рубашке, в новой шляпе, он будто являлся для того, чтобы руководить другими.
Вильмут всхлипывал, как беспомощный ребенок, вдруг оставшийся на земле без защиты и без крыши над головой, он смотрел на Лео заплаканными глазами и удивлялся:
— Его, казалось, и не было, не выпячивался он, никогда не повышал голоса, упаси боже орать; бывало, как дух просачивался сквозь стены, чтобы не мешать; он никому не доставлял хлопот. И все равно у меня такое чувство, будто там целое поле провалилось в бездонную глубину, оставив за собой страшную дыру, а я стою, как букашка на краю, и не знаю, что делать.
Лео не хотел выглядеть последним подлецом, поехал вместе с Вильмутом на похороны. Перед поездкой он целую ночь ворочался и не сомкнул глаз. Мучил страх, ему не хотелось и носа показывать в родной деревне. Все еще охотились за лесными братьями, легко могло статься, что кто-нибудь из деревенских жителей укажет на него пальцем. Вон преступник, арестуйте его, освободиться бы уж от вечной слежки. Люди бесконечно устали, небольшая, но кровавая война, без передовой и тыла, все продолжалась, кое у кого могло кончиться терпение — уберите всех подозрительных, может, тогда прекратятся ночные перестрелки. Человек не в состоянии почти десять лет подряд дрожать за свой дом и за свою семью. Дайте жить спокойно!
Лео боялся потерять обретенное с таким трудом. Он все еще не мог до конца поверить, что, вопреки обстоятельствам, стал студентом, отваживавшимся время от времени подумывать о дипломном проекте.
Глупый и непредусмотрительный шаг мог оказаться роковым. И все же он не мог отпустить Вильмута одного в деревню, вдруг тот, отчаявшись, в порыве душевной боли, наговорит бог знает что и впутает себя в какую-нибудь историю. В трудный момент рядом должен находиться человек со здравым умом.
Хорошо хоть время года оказалось подходящим. Солнце появлялось и тут же гасло, холодный туман наползал на поля и собирался в низинах, покрывая все инеем. Под ногами похрустывал ледок, ветер срывал с деревьев сухие веточки — при такой погоде похороны соберут немного людей. В те времена люди вообще жили обособленно. По вечерам на хуторе свет гасили рано, некоторые завешивали окна толстыми одеялами, чтобы и лучик не вырвался. Мало ли какой ненавистник или забредший гонимым волком на хутор бандит возьмет тебя на мушку.
Вильмут и Лео в вечерней темени протопали через поле на хутор Виллаку, они избегали разговора, лучше было не обнаруживать себя. Лео подумал о невинных историях с привидениями, наводивших в детстве ужас: бродит в округе барышня в кружевной шляпке и сбивает людей с дороги. Теперь выдуманные истории заменились явными, и позабытая всеми барышня и в самом деле могла в отчаянии заламывать руки.
Дверь была заперта. Вильмут крикнул в окно: мать, это я. Лео прислонился к стене и уставился в темноту. За миг до того, как открылась дверь, ему показалось, что кто-то под яблоней кашлянул и щелкнул затвором.
Мать Вильмута подняла фонарь высоко над головой, провела их первым делом в пустую комнату, где лежал покойник, и тихо сказала:
— Его дорога кончилась.
Вильмут опустился на колени возле полатей, подпер голову руками и начал раскачиваться. Хозяйка опустила фонарь, повернулась, чтобы
уйти, тени взметнулись от пола к потолку. Вильмут хотел побыть с отцом наедине и остался в темноте.Лео опустился в кухне на скамейку, взгляд его блуждал по темным углам. На вешалке полушубки, кофты; возле двери башмаки и сапоги. Рядом с плитой на гвоздях — торба с солью и связка лука, на вешалке для поварешек сушились сита, под ними перевернутые горшки и закопченный по бокам синий эмалированный кофейник. Поблекшие краски повидавшей на своем веку кухонной утвари, казалось, согревали душу Лео; все было так же, как раньше. Мать Вильмута сидела возле плиты на чурбаке, рядом с корзиной, и чистила картошку. Картофелины через короткие промежутки времени шлепались в большую глиняную чашу, из комнаты доносилось тиканье ходиков. Лео раздумывал, перейти ли еще раз поле, чтобы постучаться к своей матери. С какой стати пугать ее в поздний час? К тому же здесь ночевать даже надежнее, люди понимают, в дом с покойником ни лесные братья, ни облавщики не сунутся. Мертвый словно бы защищал всех, кто находился с ним под одной крышей.
В чулане кто-то копошился, наверное, Эвелина. Именно она и пришла оттуда, волоча ноги, платок на плечах, с грудой чашек, прижатых обеими руками к груди. Увидев Лео, повернулась спиной и покосилась на него через плечо. Красноватый огонек керосиновой лампы заставлял щуриться, Эвелина что-то пробормотала, стопка чашек колыхнулась, она с грохотом поставила их на край плиты. Младшая сестра Вильмута выглядела даже старше своей матери. Еще до конфирмации об Эвелине в деревне говорили, что эта дылда жениха себе не найдет. Привычки у Эвелины были словно отлитые раз и навсегда, она неизменно поворачивалась спиной, даже если в дом входил знакомый-презнакомый человек из своей же деревни, она все равно косилась на него, вывернув шею, взглядом, полным изводящего недоверия.
Кто-то постучал костяшками пальцев по оконному стеклу. Эвелина согнулась, будто приготовилась взвалить на себя мешок зерна, и юркнула в комнату, где лежал покойник. Видимо, наткнулась на стоящего на коленях Вильмута. Брат и сестра зашлись возбужденным шепотом.
Зато хозяйка, казалось, никакого страха не ведала, она открыла дверь — на кухню прошмыгнула какая-то девушка с цветочным горшком в руках. Крохотные суховатые листочки подрагивали при порывистых движениях девушки, видимо, это был мирт.
— Меня будто из лука выпустили! — неподобающе громко воскликнула запыхавшаяся девушка.
Лилит кивнула. Эвелина стояла на пороге комнаты, прислонив к косяку голову.
Девушка смутилась, принялась дуть на цветок, видимо думая, что можно отогреть замерзшее растение; а может, пыталась теперь уже подчеркнуто кротким поведением смягчить свою недавнюю шумливость. Она скинула с ног калоши, неслышно засеменила в шерстяных носках по широким кухонным половицам, осторожно поставила горшок с цветком на край стола и увидела сидевшего в полутьме на скамейке Лео. Девушка уставилась на него широко открытыми глазами, медленно нагнулась к нему, без стеснения, с близкого расстояния разглядела его лицо и мягко, с полувздохом пробормотала:
— Лео!
Спустя мгновение зрачки ее глаз словно бы разошлись. Казалось, она смотрела одновременно вперед и в сторону, рот открывался и закрывался, в горле пересохло. Теперь уже Лео не нужно было напрягать память. Бывший ребенок за это время превратился в девушку.
— Эрика, — полушепотом произнес он. — Ты что, сразу и не узнала меня?
— Не думала, что ты когда-нибудь еще вернешься домой.
Мать Вильмута окинула их пристальным взглядом, и снова в воду шмякнулась картофелина. Эрика все еще стояла, наклонившись к Лео, и никто не мог видеть ее влажные глаза. Лео боролся с чувством неловкости, ему хотелось отодвинуть девушку чуть-чуть назад. Догадалась бы уж сесть и перестала бы пялиться на него! Эрика на какое-то время забылась, сунула Лео в руку свою теплую ладошку — воспитанный ребенок здоровался с дядей.