Чащоба

— Послушай, Ильмар, ведь ты еще не мертвый, — Лео сделал попытку остановить перепалку Ильмара и Эрики.

— В следующий раз, когда наведаешься домой, я уже буду на небесах. Воткни тогда в мою могилу маргаритку. Знаешь ли ты, черт, — да ни хрена ты не знаешь! — Ильмар откусил мясо, запил самогоном, будто водой, и продолжил разговор. — В прошлом году, в феврале, я наблюдал издали, как они подбирают трупы наших мужиков. Бой прошел на рассвете, ну и морозище стоял, лес трещал, рубаха под мышками примерзла к телу, руки совсем закостенели, на спусковой крючок не нажать. А им что, сытые мужики и с тепла пришли. А наши валились в сугробы и в смертельных судорогах хватали зубами снег. В тот раз меня не задело, но как магнитом тянуло снова глянуть. Несколько раз возвращался кругами назад, смотрю, друзей уже снежком присыпало, глаза остекленели. Лишь под вечер приехали за ними на санях, в оглоблях справная сивая кобылка в яблоках, попона на спине, светлая, будто шелковая, грива, да пофыркивала, ноздри в инее. Дровни пустые, не было там и клочка сена. Никто и охапки чертям не дал. Брали вдвоем наших ребят, как деревянные колоды, и швыряли в дровни. Всякий раз, когда тело грохалось в дровни, кобыла вздрагивала и косилась через оглоблю назад. Я сидел в молодом ельнике и поглядывал из-под веток. Никого издали не узнал, но могу об заклад побиться, что Виллу был среди них. Меня жаром обдало, зубы сжал, хотелось крикнуть: подлец ты, Виллу, твоя пуля еще в засоле! В сорок первом мы с ним дрались у волостной управы. Когда наши мужики побежали к лесу, я увидел Виллу в окне. Не боялся, черт, перегнулся через подоконник, смотрел нам вслед. Я лежал за камнем, пуля в стволе, не знаю, какая жалость меня одолела, что оставил ему душу в теле. Немилость судьбы, потом довелось увидеть, как он моих мертвых друзей швырял в дровни. Наверно, догадывался, что я где-то подглядываю, но не могу выстрелить, — они бы меня оравой тут же придавили бы, во всяком случае, Виллу хотел показать свое великодушие. Другие топтались на месте, охлопывали себя руками и дымили самокрутками, пока Виллу маленьким топориком срубал с болотных елочек ветки и укрывал ими свою страшную поклажу. Считал все же и нашего брата за людей, поди, чьи-нибудь стеклянные глаза были ему знакомы.

— Вышел бы из кустов и сдался бы Виллу. Долго ты будешь вот так, — неосторожно сказал Лео.

— Ну, знаешь, — бессильно прокряхтел Ильмар. Он отхлебнул самогона, со стуком отставил стакан и вперился в Лео. Тот с ужасом смотрел в большие и пустые глаза обезумевшего школьного товарища. Постепенно в углу рта у Ильмара появился слюнявый пузырь, он раскрыл рот, будто хватнул воздуха, Лео успел заметить, что зубы у нестарого еще мужика порядком поредели. — Ну и падло же ты! — выпалил Ильмар. — Лучше помру здесь, чем в Сибири! Я покажу стервецам, что есть еще эстонцы, у кого поджилки не трясутся. Знай, Лео, прежде чем они меня укокошат, в яму зароют кучу красных! Ну, дьявол! — Ильмар закашлялся, он щурил глаза, на лице появились глубокие морщины, и по ним ручьем катились слезы.

На жалкого и пьяного школьного товарища было больно смотреть, Лео боялся, что Ильмар скоро сникнет, повалится на стол и заснет, застонет во сне, примется скрипеть зубами, засучит от ломоты ногами по полу, и все-то ему будет нипочем. И вдруг именно сегодня придут с облавой? Что станется с хуторской семьей и с Эрикой, если здесь найдут Ильмара! Что сделать, чтобы спасти их? Может, опрокинуть обессилевшему однокашнику в глотку еще стакан самогона, оттащить в лес, бросить в кустах на кочки — знай свое место, не суйся к честным людям!

Чувство безысходности давило. В то же время он презирал себя за бесчеловечные мысли — гляди, какой чистенький нашелся, готов человека как падаль уволочь в лес, лишь бы с глаз долой.

Лео беспомощно метнул взгляд на Эрику, стоявшую как изваяние у плиты, ее возбужденность и веселье давно улетучились. Возможно, она кляла про себя время, в котором не умещалась ее молодая радость. Едва выбралась из детства, как жизнь запуталась и пошла сплошными узелками.

Ильмар передернул плечами, нагнулся вперед так, будто хотел переместить обжигающий расплавленный свинец из-под груди в другое место, чтобы было не так больно.

Только теперь Лео заметил прислоненный к шкафу автомат Ильмара.

Пустое дело, мысленно усмехнулся Лео, вскакивай, хватай автомат и под дулом отведи друга в поселок и сдай властям.

Потом люди в Медной деревне скажут, что в бою все по-честному, а вот Лео — тварь затаенная, не сказал, что снюхался с красными, свершил-таки иудово дело. Неужто люди еще не набрались ума-разума? Может, хватит предательства? Род человеческий и вовсе сгинет, если не будет милосердия, один указывает пальцем на другого и велит убрать. В злобе и ненависти только и живут. Скоро уже не останется человека, у кого бы душа не была поганой.

По какому праву он смеет вершить суд над Ильмаром? А начнут рыться и копаться, глядишь, какой-нибудь пытливый лучик проникнет в темные закоулки прошлого самого Лео, кто знает, что там высветится!

Значит, прежде всего ему дорога своя шкура.

От возбуждения у Лео зашумело в голове, ему показалось, что люди в тяжелых сапогах притопали к воротам — сейчас разомкнутся в цепь, окружат дом, руки вверх, враги народа! Осиное гнездо следует очистить.

На Эрику и смотреть не хотелось. Куда подевалась ее напористость? Почему она ничего не придумает? И впрямь время обрело новый лик, в старину царила ясность, библия повелевала: грехи родителей да воздадутся детям вашим. Теперь все подрагивало в нетерпении, судьба не соблаговоляла дожидаться следующего поколения. За каждый проступок тут же следовало наказание! Почему они с Эрикой впали в жаркое безумие? Они тоже были нетерпеливы — дети судного дня, — опрометчиво забрались на сеновал виллакуского хутора. На том же хуторе покойник дожидался своего погребения, домашние бродили по двору, тяжесть мыслей о вечности сгибала их, а они с Эрикой улетали на крыльях блаженства в райские кущи и выметали из души земные горести.

Ильмара одолел кашель, он не спеша жевал мясо, ел так медленно, будто последние оставшиеся зубы отказывали. Без конца запивал самогоном. Был уже совсем тепленьким, даже разговаривать не хотел, наверное, скоро свалится под стол комом.

Видимо, Ильмар был на хуторе Клааси частым гостем. Заявляться домой, чтобы согреться, он не смел. Эрнст угодил в ловушку как раз на кухне, когда хлебал суп. Питаться дарами леса? Можно было предположить, что один вид клюквы на болоте вызывал тошноту. Убить лесное животное и развести костер, чтобы зажарить мясо, — полное безумие, это значит позволить взять себя без особого труда на мушку.

Были свои черные дни и у Лео, настоящую беду пришлось пережить в лодке, когда он бежал от немецкой мобилизации в Финляндию. Посреди моря отказал мотор, весенний шторм нарастал, льдины скреблись о борта, мокрая одежда примерзала к телу. Может, их спасло от холодной смерти лишь то, что они выполняли тяжелую работу, налегали на весла и держали лодку носом против ветра. Полупьяный рыбак матерился на чем свет стоит и гремел гаечными ключами. Лишь на рассвете мотор затарахтел. Впоследствии Лео видел сны: его мертвое тело раскачивалось в волнах, вокруг шеи намерз лед и держит, словно поплавок. После объявления немецкой мобилизации Лео тоже держался подальше от дома и бродил по лесу. Собственно, это можно было считать долгими прогулками. К вечеру собирались на каком-нибудь отдаленном хуторе, и шла гулянка, пили и горланили — в то время люди еще были сравнительно беззаботными, своим эстонским парням не запрещали спать в сараях и на чердаках, на каждом сеновале лежали наготове одеяла и шубы.

Пока не пошли мрачные слухи: немецкая полевая жандармерия прочесывает леса, кого схватят, расстреливают на месте.

Они с Вильмутом решили бежать за море.

Им повезло, они избежали встречи с немецкими пограничниками.

Не один беглец получил пулю и застыл на родном берегу.

В то время они, по крайней мере, действовали, были предприимчивыми, к чему-то шли. А Ильмар годами находился в лесу, будто на страже, боялся каждого шороха, с колотящимся сердцем убегал, поддавая ногам жару, или таился за деревом и снова целился в кого-то. Чтобы жить, он должен был убивать, только убивать. Каждое утро одна и та же мысль: может, сегодня мой черед отправляться к создателю? Дороги назад не было — кровная вина, — любая тропка вела навстречу пуле.

Хотя эти вечные пряталки и заячье петлянье могли и без пули душу вынуть. Человек не может приспособиться и стать лесным зверем.

Лео сумел каким-то образом из всего этого выпутаться — неужели он теперь влип?

У него должно было хватить решимости, чтобы еще раз спасти себя.

Он поднялся из-за стола и твердо сказал:

— Мне нужно возвращаться в Виллаку.

Голова Ильмара дернулась от тарелки вверх, он поморгал, смахнул тыльной стороной ладони крошки с губ, хохотнул и сказал:

— Иди, иди.

Эрика неслышно вышла на середину кухни, печаль в ее глазах стала рассеиваться и сменилась странным блеском, словно в ней зрела такая мысль, которая должна была всех радостно удивить.

Лео надел пальто, натянул на глаза кепку и спиной почувствовал, что Ильмар напряженно следит за каждым его движением.

Пусть идет ко всем чертям, пусть катится к дьяволу, мысленно повторял Лео. Дороги с бывшим школьным товарищем давно разошлись, он не станет из-за него плакать, не будет обниматься со своим старым приятелем — каждый сам должен делать выбор. Прошло много времени, люди стали другими, Лео давно уже не думал, что разбросанные отряды лесных братьев могут изменить государственный строй. Бесхитростные юношеские идеи перемешались с навозом. Восторженность братства по оружию, воздыхание по своей, эстонской, свободе, патриотическая стойкость, до последней капли крови — все чепуха. Давно пора понять, что в действительности кроется за простыми внешне словами: большая сила и малая сила. Мышь способна лишь пощекотать пятку медведя.