Чащоба
Шрифт:
Видно, сестрам не терпелось отвести Лео и на могилу Йонаса, смотри, родившийся наперекор всему человек, здесь покоится твой настоящий отец; его покладистость ценили все, нерешительность, возможно, была его единственным недостатком. Не скажут: малодушие. Воспользуются более обтекаемым словом, которое не задевает слух.
Уж не от Йонаса ли он унаследовал свою робость.
Куда подевались упрямство и смелость прабабушки?
В некоторых кругах снова в моде поиски генетического древа.
Катись они к дьяволу, эти бабы.
Лео все больше раздражался.
Он торопливо направился
Шагая вдоль замшелой ограды, Лео почувствовал, как постепенно досада его рассеивается, разговоры сестер больше не раздражают. Перебирать прошлое — не мужское дело, успокаивал он себя, хотя именно прошлому он посвятил все эти дни. Бывшие люди, все эти отношения и события образовали в представлении Лео стремительный поток, который пенился и несся дальше. Как будто ему не терпелось поскорее утвердиться в этом непостоянном движении.
Лео охватила тоска по городу. Как легко было жить среди совершенно чужих людей, оставаться без корней, без прошлого, без связей, никому не было до тебя никакого дела. В пять часов гасишь на рабочем столе свет, идешь размеренным шагом к лифту, кивнешь одному, улыбнешься другому — мимоходом и дружески, — спустившись вниз, распахнешь холодную стеклянную дверь, сбежишь по крыльцу на улицу, откроешь дверцу машины, заведешь мотор, выедешь со стоянки, дождешься перед светофором зеленого огонька. Рядом, в другой такой же машине, сидит подобный тебе человек, и он следит лишь за мельканием сигнальных огней — сейчас дадим газ, и каждый поедет своей дорогой. Никому не придет в голову кротко глазеть друг на друга и говорить — зажги свечу на могиле своей прародительницы.
Запыхавшиеся сестры забрались в машину.
Они примчались вприпрыжку, будто горели желанием вцепиться в человека, которого только что объявили своим кровным родственником.
— Куда теперь? — холодно спросил Лео.
— После моста свернем в парк пастората и закусим, — предложила Хельга.
Этот отрезок пути они проехали молча.
На берегу реки, на пригорке, сестры усердно захлопотали. И чего только у них не было с собой! На траве расстелили клетчатое одеяло, середину которого покрыли белой скатертью. Из пластмассовых коробочек выудили яйца, огурцы, бутерброды — даже солонку и ту не забыли. Каждый получил по чашечке ароматного кофе и бумажную салфетку на колени. Лео почувствовал, что голодный желудок делает его перед этими женщинами безоружным.
Несколько робея, они старательно обхаживали его, будто обслуживали почетного гостя. Ему предлагали лучшие куски, и голодный Лео с аппетитом уплетал все подряд.
Сытый человек, если он выпил крепкий кофе и дымит сигаретой, не может быть злым. Подразнить сестер — это он мог.
— Подчеркивать общее происхождение — это сегодня какой-то атавизм. Для людей, кажется, важнее духовное родство.
Изумление и сожаление — что еще можно было увидеть в их взглядах. Может, лишь ироническая усмешка в уголках рта Сильви действовала оживляюще.
Высокомерное лицо Урве и ее гладкая шея как-то вытянулись, когда она, свертывая бумажную салфетку, произнесла:
— Прошлое — это наша настоящая судьба, наше богатство, которое никто не в состоянии отнять. Чего бы стоил наш народ без своих корней? Ничтожная песчинка
под ногами упорно продвигающегося вперед человечества.— Не перебарщивай, — усмехнулась Сильви.
Ухоженные руки Урве слегка дрожали, когда она поднесла ко рту чашечку с кофе.
— Так разъясни ты получше, — защитила Хельга Урве.
— Вы, конечно, правы, — согласилась Сильви и с любовью посмотрела на сестер. — Жизнь становится как бы теплее, когда знаешь о своих предках. Историю переиначивают так и эдак, что-то возносится до небес, о чем-то умалчивается, будто этого и не было. Но прошлое какого-либо рода непоколебимо, никто из чужих не сможет перебрать и истолковать его на свой лад. Возникает определенная иллюзия свободы, когда вспоминаешь об устремлениях предков, которые никто не в состоянии вульгарно разложить по полочкам в свете расхожих истин.
— Очарование субъективной трактовки истории, — буркнул Лео.
— О да, — вмешалась Хельга, — естественно, всяк из нас по-своему оценивает жизненный путь членов нашего рода, мы судим о предшественниках со своей колокольни, и все же прошлое родни сливается с нашим собственным опытом.
— Времена так изменились, былое уже отмерло, приходится самому ориентироваться, наставлений ждать не от кого, — возразил Лео.
— Мы стали высокомерными, — пожаловалась Хельга, — говорим о предках лишь в связи с хуторским идиотизмом, человеческой скованностью, ограниченностью мировосприятия.
— Но в них было больше страсти и силы! — вызывающе воскликнула Сильви.
— Кое-кто, возможно, и сражался с судьбой, а в общем-то господствовала тупая серость, рутина, — спорил Лео.
— Зато наша жизнь — ну прямо карнавал, — с издевкой произнесла Урве.
— И все же мы знаем о мире больше, чем наши прародители, — не сдавался Лео.
— И это тоже мерило счастья, — подтрунивала Сильви.
— Мы отклонились, — сказала Хельга. Она сорвала два листочка подорожника, прикрыла ими веки, откинула назад голову, чтобы солнце светило прямо в лицо, и продолжила свою мысль: — Наши предки частично уже предопределили нашу судьбу, это, наверное, и есть та истинная пуповина, которая никогда не рвется. Мы не можем стать выше себя. Через собственную тень не перепрыгнешь.
— Не слишком ли фатально? — усмехнулся Лео.
— Я согласна с Лео, — вмешалась Урве, — нельзя забывать о роли случая.
— О, да, — рассмеялась Сильви. — Хотя бы крутой поворот судьбы в жизни нашей бабушки Марии!
— А кем доводилась Мария Яве? — спросил Лео.
— У тебя нет и малейшего представления о родословном древе, — вздохнула Хельга, не скрывая возмущения. Она отбросила листочки с глаз и посмотрела на Лео.
— Мария была дочерью Явы, — быстро объяснила Сильви.
— А Йонас, — набравшись тем временем терпения, произнесла Хельга, — приходится внуком Яве. И ты, Лео, доводишься нам троюродным братом.
— А мы тебе — троюродными сестрами, — добавила Урве.
— А во главе рода стоят Адам и Ева, — поддел Лео. И опять его возмутила самоуверенность сестер, так и норовят связать его с Йонасом.
Сестры помрачнели и обиженно умолкли.
— Что же перевернуло жизнь вашей бабушки? — притворно поинтересовался Лео, он искал примирения с сестрами.