Часы затмения

Солнечный свет заливал улицу. Длинные жидкие тени тянулись в сторону института. Народ выстукивал по тротуару четкий монотонный ритм. Все было точь-в-точь как в прошлый раз.

– Слышал, как Валька разоралась?
– спросил Рюрик.

– Ага. У нее до сих пор хахаля нет?

– Не знаю.

– "Не знаю, не знаю". Что ты знаешь? Трепишься только.

Рюрик искоса поглядел на меня и проговорил:

– Странный ты сегодня.

– Да? А вчера другой был?

– Вчера - другой. Вчера ты не вваливался ко мне, не бил по морде и вообще...

– Что - вообще?

– То самое. Странный, в общем.

– Говори раз начал, - потребовал я, хотя и сам уже все понял.

Не дружили мы с Рюриком, вот уже год как не дружили. Из-за ерунды какой-то поссорились... Хотя нет, не сорились даже. Просто не захотел он водиться с Макаром и компанией. Я захотел, а он - нет, посчитал это ниже своего достоинства. Так мне и сказал. А я... словом, разошлись наши дорожки. Во дворе, при родителях общались, конечно, но в школе кодлы у нас были уже разные. Жалел я об этом? Сейчас, пожалуй, да. Но сейчас - это ведь не тот "я" и не совсем "я", есть ведь еще, оказывается, другой... который не вваливается в спальню, не бьет по морде и не расспрашивает о котловане...

– Ладно, - сказал я досадливо.
– Почапали давай.

Рюрик открыл было рот, но передумал. И правильно, нечего тут говорить.

Мы сошли в тенек на тротуар и зашагали в сторону института. Мельком я подумал о Юле - ведь она с нами всегда ходила. Но как только я об этом подумал, тут же всплыло, что теперь она ходит исключительно с подружками, а нас с Рюриком вообще не замечает. Я еще не задался вопросом - почему так, а ответ уже сидел в голове. Мы с Рюриком, оказывается, были еще малявками, а она - уже старшеклассница. А это (говорил однажды Рюрик, многозначительно тыча пальцем в небо) - не хвост собачий. Я невольно ухмыльнулся. Все-таки забавно получается. Странно, страшно, жутко до нереальности, но - забавно. Как в анекдоте про фашистов... Ха, надо же! И анекдоты, оказывается, знаю. И даже могу рассказать парочку...

Не медля ни секунды, я затравил один из моих любимых - про радиста и раненого комдива. Рюрик подозрительно покосился на меня, потом сообщил:

– Это я тебе рассказывал, забыл?.. Лучше вот слушай, свеженький...

И он рассказал про зайца в борделе. Секунду я молчал, напряженно хмурясь, потом взорвался. По-моему, я никогда так не смеялся. Рюрик вообще мастак на анекдоты, но этот довел меня до колик.

– А такой слышал?
– спросил он и, не давая мне опомниться, выдал еще один - про Штирлица, на которого напали пять гестаповцев.

Я не смог дальше идти - остановился и сел. На нас уже стали оглядываться, а я, одной рукой утирая обильные слезы, другой - держась за живот, повторял сквозь измученное хихиканье: "Чудом отбился... чудом..."

– Ну, пойдем, пойдем, - сказал Рюрик, подхватывая меня под локоток. В голосе его появилась какая-то тревога.
– Чё ты? Анекдот и анекдот. Я тебе еще затравлю. Потом.

– Фу ты ну ты!
– сказал я, отдуваясь.
– Таких смешных больше не трави.

Рюрик польщено заулыбался. Вообще странно, конечно: как это я умудрился предпочесть ему Макара и компанию? Как-никак соседи, семьями дружим, вместе выросли, вместе нагоняи получали, Юлька - его сестра. Нет, это нужно менять. Срочно. И плевать, что там я (то есть другой "я") думаю...

Хорошо, а как мне все-таки быть? Решил никому не рассказывать - это ладно. Это даже похвально - не распустил нюни, не поддался панике. Мужчина. Но все же. Ведь что получается: как закемарю, сразу перенесусь на два года вперед (а то и на все десять!). Так и жизнь пролетит - не заметишь... Все-таки нужно посерьезней, без анекдотов. Не над чем тут смеяться. Не плакать, не раскисать как баба, но и не смеяться... Что же я мог такого натворить, чтобы со мной вот так? Я ж все-таки живой, меня кольни - кровь потечет, ребенок совсем... Нет, нет, спокойней. Еще ничего не произошло. Как-никак время пока есть, много времени. До вечера. А может, и до утра. Если не усну, конечно. Это ведь теперь доподлинно известно - спать ни в коем случае нельзя...

– Что?
– спросил я, очнувшись.

– Говорю, вон кодла твоя идет, - повторил Рюрик и брезгливо сплюнул.

И точно: наперерез нам через дорогу бежали трое - Макар, Давид и Юшка. Все трое как с одной помойки: помятые пиджачки с заплатками на локтях, помятые сорочки, абы как подвязанные сальные галстуки. Пионерия. Кодла. Со стороны они напоминали лесенку, начинающуюся долговязым сообразительным Макаром и заканчивающуюся низеньким глупеньким Юшкой. Давид занимал промежуточное положение в этой иерархии, и, как водится, именно он начинал разговор. Все произошло очень быстро.

– А-а-а!
– радостно протянул Давид, с ходу тыча указательным пальцем Рюрику в живот.
– Вот ты и попался, маргарин!

– Пошел на хрен!
– огрызнулся Рюрик.

У Давида глаза на лоб полезли.

– Зырь, Макар! Разговаривает!

– И правильно, - отозвался Макар, протягивая мне лопатообразную кисть.
– Здорово, Тоха. Как оно?

– Пойдет, - сказал я, мысленно кривясь от стального рукопожатия.

– Чё ты с ним якшаешься?
– осведомился Макар, кивая в сторону Рюрика и, не дожидаясь ответа, бросил Давиду: - Так тебе и надо, совсем уже опустился. Скоро каждый лох-несс будет на хрен посылать.

– Меня?
– притворно обижаясь, переспросил Давид.

Юшка, подошедший последним, сморщил бледную, несообразно маленькую физиономию и мелко-мелко закашлялся в кулачок. Это он так хихикал.

Мне вдруг стало душно и тесно. Я запаниковал и, стараясь, чтобы никто этого не заметил, буркнул первое, что пришло на ум:

– В планетарий ходили?

– Какой еще планетарий?
– не понял Макар.

– Ну, планетарий. Что-то же говорили насчет него.

– Совсем голову потегял, Тоха?
– прокартавил Юшка.
– В планетагий в февгале ходили.

– А-а...

– А ты, маргарин, любишь планетарии?
– спросил Давид и снова ткнул Рюрика пальцем, отчего бедный Рюрик охнул, страдальчески выпучивая глаза.

– Оставь его, - сказал я, глядя в сторону.

– Чего оставь, чего оставь? Такого жирдяя да не потрогать!
– И снова тычок, от которого уже не у Рюрика - у меня в животе екнуло.

– Оставь, говорю, - повторил я.

– Якшаешься, - сказал Макар с осуждением.
– Забыл, как тебя Эрмитаж напрягал, а этот в стороне стоял и зенками лупал?

Я не помнил никакого Эрмитажа, но Рюрика в обиду решил не давать.

– Оставь, - произнес я уже с угрозой.

– Ты чего?
– спросил Давид, но палец свой грязный, паскудный убрал. И сразу стало мне как-то легче на душе.

Макар же, качая головой, проговорил:

– Ай-яй-яй, Тоха, на друзей уже кидаешься. Сам ведь гундел: "Еле-еле поц, еле-еле поц..."

– За языком-то следи, - буркнул я, удивляясь собственной наглости.

Грязновато-желтые брови Макара полезли вверх.