Часы затмения

– Ладно, - буркнул я раздраженно.
– С тобой только лясы точить. Вали давай в ванную, или куда ты там собирался.

Рюрик с сомнением прищурился.

– А ты тут ничего не натворишь?

– Нет, я тоже валю.

– Смотри, - он предупреждающе поднял пухлый палец.
– Дома веди себя смирно, не то отведут в дурку. Я к тому, что навещать тебя не буду.

Только сейчас я заметил, насколько он изменился. От мелкого конопатого бесенка остались лишь повадки, в остальном это была точная копия дядь Толика в масштабе один к трем. Не хватало только тельняшки и волосни на бюсте. И когда он успел так отожраться?

Впрочем, долго я об этом не думал. Махнув рукой, поплелся домой.

Давно рассвело; родители были уже на ногах, кровати прибраны, и сладко тянуло с кухни закипающим молоком. Меня позвали к столу. Я промычал что-то насчет немытых рук и нечищеных зубов и был отослан в ванную. Запираться не стал (к чему?), равнодушно отвинтил кран, равнодушно умылся теплой водой с привкусом хлорки, потом столь же равнодушно поплелся к себе в комнату.

Минут через десять - причесанный, в новой форме, украшенной стершимся значком октябренка - я сидел на кухне. На завтрак была рисовая каша с черносливом. Папа, по обыкновению, отпускал шуточки, мама, по обыкновению, пыталась на эти шуточки не реагировать. Со дня нашей последней встречи они нисколечко не изменились - все тот же улыбчивый добродушный папа и все та же нежная родная мама. Если на миг забыться, я бы с легкостью смог повторить то утро перед походом на котлован.

Несколько раз я порывался прекратить это. Так и тянуло ахнуть ладошкой по столу и заорать что есть мочи: "Замолчите немедленно! Кто вы такие? Что вам от меня надо? Довольно! Довольно!" Но духу, естественно, не хватало. В лучшем случае я бы просто расплакался от боли в ушибленной руке.

А можно было рассказать. Выложить им все прямо сейчас, честно, как перед смертью. Но - зачем? И главное - с чего начать? Это же все равно что в убийстве признаться. Тут не за себя - за них страшно. Что они будут думать? Как они будут смотреть?.. Да и не поверят. Невозможно ведь в такое поверить. А упрямиться буду - отшлепают, и в угол. У папы рука тяжелая... И Рюрик хорош: дурка, говорит. Это когда запирают тебя в камере и без конца делают прививки - в шею, под мышку, снутри бедра. Бр-р! А потом весь волдырями покрываешься... Нетушки. Уж лучше молчать. И мне спокойней, и всем спокойней...

В окно постучали.

– О, кавалерия пожаловала!
– объявил папа. Я как раз покончил с завтраком и относил грязную посуду на мойку.

– Уходишь?
– спросила мама.

Я угрюмо покивал.

– Что-то больно мрачен наш детеныш, - проговорил папа, задумчиво облизывая ложку.
– Как считаешь, мать? Не заболел случаем?

Последний вопрос, оказывается, предназначался мне. Я запоздало помотал головой.

– А что молчишь, как на допросе?
– осведомился папа.
– Ну-ка громко и четко: "Отстань, родитель, я здоров!" Или все же заболел?

– Не, - выдавил я.

– Оно и видно. Ну-ка ходи сюда, посмотрим, что там за "не" такое.

Я нехотя приблизился. Папа высвободил ноги из-под стола, обхватил меня ими за талию и притянул к себе. Лицо его оказалось очень близко - сухое, гладко выбритое, со свежим порезом на правой щеке.

– Тэк-с, - сказал он, потирая ладони.
– Следи за пальцем, и чур не моргать. Не моргать, говорю!.. Хорошо. Теперь пошевели ушами. Не можешь? Тогда открой рот, скажи "а-а-а". Шире, еще шире... А-атлично. Теперь высунь язык и дотронься до лба.

Страдальчески скосив глаза к носу, я послушно высунул язык и потянулся им ко лбу.

– Саш!
– воскликнула мама, а папа вдруг расхохотался на весь дом.

– Ой, не могу, ой, рассмешил!
– закричал он, сотрясаясь от хохота.
– Ну, пацанва пошла! Ничего не знает!

Мама в веселом негодовании погрозила ему кулаком. До меня все не доходило, я недоуменно хмурился, пока папа не сжалился и не показал, в чем, собственно, фишка. Тогда - совершенно неожиданно - расхохотался и я.

Рюрик постучался снова. Папа подтолкнул меня в спину и сказал:

– Давай, дружок, не унывай. Уши торчком, хвост пистолетом.

На какую-то долю секунды я опять почувствовал то сладостное облегчение, когда можно, не глядя, поверить отцу уже потому, что он старше, умнее и при случае обязательно защитит. Но нет, не получилось. Не в этот раз... и ни в какой следующий.

В прихожей я чуть не зарыдал от этого нехитрого умозаключения. Если бы не мама, стоявшая у телефонной тумбочки, обязательно бы зарыдал. Напялив какие-то туфельки с безобразно стершимися каблуками, я покорно подставил лоб, дождался поцелуя, затем подхватил изрядно затасканный портфель и, не прощаясь, вышел.

Все повторилось: солнце хищно лизнуло по глазам, я заморгал (на этот раз без всякой оторопи), а отморгавшись - увидел Рюрика. Насвистывая смутно знакомый мотивчик, потолстевший Рёрик Ютландский из рода...
– как там его?
– восседал на той самой лавочке, в той самой, кажется, позе, в какой я видел его, еще будучи первоклассником. Только теперь вместо Фильки в ногах у него валялся портфель. Это показалось мне непривычным. Я огляделся. Ага, вон она. Положив лохматую мордочку на коротенькие лапки, Филька грустно и с опаской выглядывала из глубины своей будки. Бедняжка. На днях ей здорово досталось от соседского петуха... Тут я помотал головой. Петуха? Какого еще петуха? Через секунду я уже знал - какого. Ага, вот оно как. Теперь ясно. Все равно что кино смотреть. Меня там не было, но я все помню... Интересно, а как... хотя нет, совсем не интересно...

Тут я заметил, что Рюрик ухмыляется - мерзко так, с ехидцей. Это до того мне не понравилось, что я с невозмутимым видом спустился с крыльца, приблизился к лавочке и вдруг с силой наступил гаду на носок сандалии.

– Ау!
– вскрикнул Рюрик.
– Сколько раз говорил, зараза, не наступай - ноги больные!

И тотчас же я вспомнил: да ведь это любимое мое занятие - наступать этому зажравшемуся трепачу на ноги, отдавливать его пухлые пальчики, и чтобы он обязательно мяукал как мартовский кот. И кличка у него новая появилась, подходящая...

– Киса, - проговорил я мстительно.
– Что, хвостик отдавили, да? Ну ничего, я тебя сметанкой угощу.

Как и ожидалось, Рюрик немедленно взбеленился:

– Не булькай, повидло! А то как отвешу пинка.

– А пузо не помешает?

– Ты, худышка, чё-то больно часто на мое пузо засматриваешься.

– А как же! В голодный год, считай, один ты и выживешь.

– А-ах т-ты!

Мгновенно налившись багрянцем, Рюрик погнался за мной. Бегал он, честно говоря, неплохо, даже хорошо. Меня спасала лишь маневренность и искреннее нежелание получить увесистым портфелем по макушке. Филька поддалась общему порыву, выскочила из будки и, упоенно тявкая, припустила за нами следом. На шум, как на побудку, выглянула из окошка тетя Валя - сонная, хмурая, облепленная бигуди - и заверещала:

– Что вы тут устроили? Я вас спрашиваю, бесенята! Да прекратите вы носиться, собаку задавите!

Не слушая ее, мы выбежали на улицу и некоторое время носились там. Филька за нами выйти побоялась - просунув мордочку в щель под воротами, она заунывно скулила, надеясь, видимо, вернуть нас обратно во двор.

– Всё!
– сказал Рюрик, останавливаясь. Он тяжело дышал, мокрое от пота лицо лоснилось, словно намазанное жиром.

– Ничего, - проговорил я успокаивающе.
– Зато полезно.