Часы затмения

Трамвай затормозил, двери натужно поползли в стороны. Не дожидаясь, когда они раскроются полностью, я протиснулся наружу - к воздуху, к свету! Асфальт, как бешеный, пронесся под левым каблуком и, ухнув, с силой ударил в плечо.

– М-мать!
– взвизгнул надорванный фальцет.
– Что ж ты на ходу-то?!

Секунду я лежал, с ужасом ожидая привычной тьмы, но тьмы все не было - лишь боль в плече и равнодушное жужжание остановившегося трамвая. Пронесло, подумал я нерешительно. Потом цепкие руки обхватили меня поперек груди, рванули вверх и утвердили в вертикальном положении.

– Ну? Живой?
– справился все тот же фальцет.

Не в силах ничего ответить, я оттолкнул назойливого доброхота и перебежал дорогу. Злость снова взяла за горло.

Ну, кретинище!
– думал я, ныряя в дырявую тень аллеи. Ну, осел!
– с ненавистью думал я, огибая ларек и продираясь сквозь стайку каких-то алкашей. "Ты чё, опух, студент?", - донеслось сзади недоуменно, но я лишь махнул рукой (руки были непривычно большие и какие-то несоразмерно длинные, чуть ли не до колен - такими клешнями можно гвозди узлом вязать, не то что алкашей утихомиривать). А-а, подлость!
– думал я, шаря по карманам в поисках сигарет. Проклятая свинская подлость! За что? За какие такие грехи? Не надо ничего разжевывать. Не надо оправдываться. Просто ответьте: за что? Мне больше ничего не нужно. Я больше ничего не хочу, только знать: за что? Ведь не за что же? Не за что, черт вас дери!..

Матерясь вполголоса, я возвратился к ларьку, нагнулся к окошку и отрывисто рявкнул:

– "Кэмэл", одну штуку!
– и только тут прислушался к своему голосу. Это был уже не мой голос. Говорил мужчина, причем незнакомый, причем основательно на нервах. Сколько же мне лет?.. Не может быть, что только семнадцать.

– Нет "Кэмэла", - сказала продавщица.

– Дай что есть, - потребовал я.

– Поштучно не отпускаю, - был ответ.

Я с силой провел ладонью по лицу, нагнулся ниже.

– Послушайте, дамочка...
– начал я с наивозможнейшей вкрадчивостью.

– Поштучно не отпускаю, - оборвала дамочка упрямо.

– Сучка!
– рявкнул я, выпрямляясь. От злости чесались брови.

– Эй, студент!
– позвали из-за ларька.

– Что там еще?
– процедил я и, заранее стискивая кулаки, обошел ларек.

Оказалось: ложная тревога - один из алкашей с красной, как сургуч, рожей всего-навсего протягивал мне пачку сигарет.

– Бери, - сказал он с почтительной улыбкой.
– Тока не буянь.

Предлагалась сущая гадость - "Прима" без фильтра. Я ее вроде никогда и не курил. Впрочем, какая разница! Когда сигаретка задымилась, я вогнал в себя первую вязко-горькую порцию никотина и вдруг понял, что курю-то по большому счету в первый раз. И даже не скажешь, что дело приятное. Но останавливаться было поздно - я уже начал понимать, в чем суть действа.

– Спасибо, - сказал я, возвращая алкашу его пачку.

– Не за что, - сказал алкаш.
– Может, того, двадцать грамм?

– Не, посреди недели не пью.

– И то верно.

Разошлись мы почти приятелями. Какое-то время я шел по аллее и сосредоточенно тянул из сигаретки серый дымок. Потом ходить надоело, я опустился на лавочку и, вытянув ноги, стал смотреть на свои туфли. Туфли были дорогие, моднявые, с тусклыми медными бляшками. В чем в чем, а во вкусах "промежуточному" не откажешь. Неужели папа до сих пор присылает? Нет, не вспомнить. И плевать... Я потрогал тоже явно не дешевую кремовую рубашку, разгладил узкие неудобные штаны, потом снова обратил внимание на руки. Бицухи были что надо. Спортивный парень получился, ничего не скажешь. Смолит как паровоз, а в кулаке себя держит.

– Время не подскажете?
– проворил над ухом приятный голосок.

Я поднял глаза. Перед лавочкой стояла симпатичная девушка в коротком платьице. Одной рукой она поправляла длинные волосы непонятной расцветки, другой - придерживала коляску для грудничков. Из коляски доносилось слабое покряхтывание.

– Время, - напомнила девушка, когда молчание мое затянулось.

– Нет часов, - сказал я виновато.

Реакция девушки была странной: она вдруг сощурилась, скользнула по мне быстрым взглядом и, усмехнувшись, зашагала дальше. Что это с ней?
– подумал я недоуменно, потом опустил глаза. На левом запястье у меня висели часы - электронные, с широким серым циферблатом. Ну балбес!

– Восемь - сорок две!
– заорал я запоздало, но девушка не обернулась.

Секунду я смотрел ей в спину, до онемения стиснув зубы, потом как-то сразу успокоился.

– И плевать, - сказал я громко и совершенно искренно.

Девушка услышала и издала смешок. Я тоже издал смешок, потом откинулся назад и задрал голову. Сквозь листву виднелся кусочек мутно-голубого неба, перечеркнутый пушистым инверсионным следом. Я прикрыл глаза и глубоко затянулся. Нужно было подумать, и подумать основательно. По-взрослому. Без слез, без кукишей и, главное, без пощечин... Хотя я тут недавно с асфальтом поцеловался - и ничего... Ладно, это потом...

Итак, на сегодняшний день имеем следующее. В человеке под именем Антон Кривомазов (семнадцать лет, студент, холост) по неизвестной причине уживаются две личности. Первая - она же и главная - живет себе не тужит, любит шумные компашки, пьянки и все сопутствующее... ненавидит отца, ни во что не ставит мать, избегает нравоучений бабушки. Шпана. Дитя своего времени. И вроде все ясно, если не брать во внимание одну деталь. Или, лучше сказать, "несуразность". В чем она заключается, эта деталь-несуразность? М-м-м, а заключается она вот в чем. Время от времени с дитем происходит странная штука. Дите вдруг не помнит, что делало ближайшие несколько часов: то ли оно, понимаешь, побежало на котлован и там уснуло, то ли кто-то без его участия побежал на котлован и там уснул. И так на протяжении всех семнадцати лет. Раз, примерно, в три года. Иногда дите прямо-таки пугается. Иногда мучительно пытается разобраться что за дела. А чаше - просто хвастает перед друзьями, эвон какими странностями обладаю!.. И тут мы вплотную подходим к проблеме второй личности. Судьба ее трагична. Судьба ее незавидна. А если говорить начистоту... Впрочем, что это я? Судьбы, трагедии... Нет, ты, милый мой, - лицо как-никак заинтересованное, так что не надо пока о судьбах. Руки-ноги целы? Зубы не болят? И на том спасибо...

На сигарете успел нарасти длинный кривой столбик пепла. Я стряхнул его под ноги, затянулся в последний раз и стрельнул окурком в сторону урны. Окурок ударился об урну и упал наземь.

– Э, э, э!
– тут же раздался голос.
– Ну-ка поди подыми!

Это был старенький, очень хмурый дворник в синей робе, с метлой наперевес. Казалось, он только для того и ошивался рядом, чтобы посмотреть, куда я дену окурок.

– А если не подыму?
– осведомился я нагло.

Хмурое лицо дворника пошло пятнами. Он смерил меня колючим взглядом, раскрыл рот, готовый разразиться гневной тирадой, но тут я неожиданно смутился.

– Да шучу, шучу, - забормотал я, вскакивая.
– Что, уже и пошутить нельзя?

Я кинулся к урне, поднял чертов окурок, поплевал на него для верности и только потом выбросил куда полагается.

– Видите?
– сказал я, поворачиваясь.
– И никаких пожаров. Вам хорошо, мне хорошо, всем хорошо. А почему вы так поздно работаете?

Дворник ничего не ответил, только метлу поудобнее перехватил и прошел мимо, настороженно кося красными от недосыпа глазами. Он, видно, решил, что имеет дело с ненормальным.