Человек с крестом

Водитель вскочил, вытянулся перед Прохановым и что-то быстро-быстро заговорил. Проханов, хотя и знал немецкий язык, долго не мог ничего понять. Он слышал только картавое «партизанен, партизанен». Одурел человек с перепоя и принял его за партизана.

— Ладно, умолкни бога ради! — Проханов с раздражением отмахнулся от водителя, — Бери ведро — и марш…

Заводи мотор. Шнель, шнель! Полицаев тоже бери с собой. Понимаешь, чертова кукла, или не понимаешь?

Последние слова он уже кричал. Его взбесила беспомощность этого представителя сильной расы. Какая уж там сила! Нюни распустил, дрожит как кролик, только слез не хватает…

Проханов засучил рукава, рывком пригнул голову ошалевшего от испуга шофера и начал умывать его. Из носа, изо рта немца шла кровь, заливала китель. Чего доброго, еще разговоры пойдут: кто, за что, да почему. Синяк у немца был очень уж заметен, даже глаз заплыл. Свой кулак Проханов знал, не раз приходилось пускать его в ход…

— На, орьясина! Утрись — и с глаз моих долой.

Тот торопливо привел себя в порядок, бросил на диван полотенце, вытянулся.

— Заводи мотор. Шнель! — и четко, властно произнес по-немецки — Уезжай! И полицаев увози. Не нужна мне охрана. Понял?

— Гут, гут, герр министер!

— Ишь, сволочь, в министры меня произвел…

Через полчаса в доме Проханова не осталось ни одного полицейского. Растолкать их так и не удалось. Пришлось грузить вдвоем с шофером, как мешки с солью. Натерпевшись страху, немец так нажал на газ, что машина, кажется, присела на задние скаты.

Куда вывез водитель полицейских, Проханов так и не узнал.

Спустя несколько лет после окончания войны до него дошли слухи, что немец с полицейскими угодил к партизанам. Когда и водитель, и его живой груз опомнились, они в один голос заявили, что тот проклятый поп — самый настоящий партизан.

Глава 3 Достойный отпрыск

В десять часов утра к Проханову явился посыльный е письмом от Чаповского, который уведомлял «его преосвященство», что ровно в 16.00 в районной управе устраивается официальный прием в его честь, куда будут приглашены самые уважаемые жители города.

Проханов пришел в бешенство.

— Осел! Боже мой, какой осел!

Ругался он так громко, что перепугал посыльного, морщинистого старичка.

Проханов тут же написал ответ, где умолял господина бургомистра ни в коем случае не устраивать никаких приемов и бога ради не распространять никаких приглашений. А если они уже разосланы, немедленно известить, что допущена ошибка, или пусть господин бургомистр придумает что угодно. Проханов предупредил, что, если обо всей этой затее станет известно господину советнику, будет большая неприятность.

Эта последняя фраза звучала как открытая угроза.

Через полтора часа в доме Проханова появился лично бургомистр в сопровождении своего заместителя Амфитеатрова.

Угроза, содержащаяся в записке, возымела действие. Чаповский рассыпался в извинениях.

Минут через двадцать бургомистр удалился, сославшись на чрезвычайную занятость. Однако Чаповский не забыл осведомиться, не желает ли «его преосвященство» какого-либо содействия, нет ли у него просьб.

Проханов, нахмурившись, сказал, чтобы бургомистр не затруднял себя личными посещениями и в следующий раз вызывал рядового священника повесткой.

Последние слова были выразительно подчеркнуты…

Бургомистр смешался, невнятно пробормотал, что желания «его преосвященства» будут точно исполнены, пусть он не беспокоится и, что самое главное, пусть никуда не сообщает о допущенных промахах с его представлением избранному обществу города Петровска.

Чаповский счел своим долгом заметить, что господин комендант и он лично надеются на помощь «его преосвященства». Из этих соображений заместитель бургомистра господин Амфитеатров поступает в распоряжение «его преосвященства».

Чаповский, отвесив почтительный и глубокий поклон, удалился.

Амфитеатров, державшийся в сторонке, словно ждал этой минуты. Он, вышел на середину комнаты и, улыбаясь, стоял некоторое время, будто ожидал, что на него должны обратить какое-то особое внимание.

По виду заместителю бургомистра было лет сорок-сорок пять. Тщедушного телосложения, с редкими волосиками на голове, но одетый с иголочки в полувоенный костюм, с множеством ремней, с блестящими и скрипящими крагами, этот человек походил на опереточного героя. Однако глаза Амфитеатрова внушали трепет любому, кто с ним сталкивался. В них светилась такая ненависть, откровенная, жгучая, что становилось не по себе, когда человек встречался с ним взглядом.

Для этой ненависти были причины. Отец Николая Амфитеатрова, священник, так же, как когда-то и Проханов, с первых же дней революции активно выступил против советской власти. Но Захарий Амфитеатров не обладал эластичностью отца Василия. Фанатизм и слепая ненависть к «антихристам-большевикам» заставила Захария взять в одну руку крест, в другую — оружие и выступить во главе кулацкого восстания. Участников этого восстания за звериную жестокость прозвали в народе «захарьевскими бандитами».

На борьбу с озверевшими кулаками поднялись крестьяне из окрестных деревень.

Их самосуд был страшен. Ни милиция, ни специальные части, выделенные государством для борьбы с бандитами, не успели даже подойти, как все уже было кончено. С отцом Захарием, не успевшим скрыться, жители села Большое Доброво поступили по тем же законам, которые он применял к своим жертвам. При тридцатиградусном морозе его спустили в прорубь.

С тех пор прошло много лет, много воды утекло и давно уже было забыто кулацкое восстание, а в местах, где когда-то действовала шайка, возглавляемая попом_; до сих пор еще живут выражения: «лютует, чисто Захарий», «белены захарьевской объелся», «кровь захарьевская в голову ударила».

Но если народ забыл о делах Захария, то не забыли расправы с ним его дети: сын Николай и дочь Галина, или Гильда, как ее теперь называли. В свое время им удалось скрыться за границу. Теперь они возвратились в родные края, чтобы мстить. Николай Амфитеатров стал заместителем бургомистра, а его сестра — переводчицей в немецкой комендатуре.

Николай Амфитеатров, испытывай удовольствие от собственных слов, доложил Проханову, чей он сын и зачем вернулся на эту «пропитанную отцовской кровью землю».

Проханов искренне обрадовался этой встрече. Он сказал, что хорошо помнит отца Захария, но даже и подозревать не мог, что этого «почтенного и уважаемого в духовном мире» человека постигла столь печальная и страшная участь.

Однако «его преосвященство» слукавил. Об участи отца Захария Проханов узнал вскоре после подавления восстания. Он сам был членом той же банды, но вовремя сумел скрыться, а потом запутал свои следы.

Проханов выразил сыну «глубоко уважаемого» им человека самое искреннее соболезнование, а потом долго заверял Амфитеатрова, что сын его друга, погибшего при столь трагических обстоятельствах, с полным правом и основанием унаследует его дружбу.