Chercher l'amour… Тебя ищу

Снег сыплет хлопьями. Монотонно, неторопливо и уверенно. Знаю, что завтра на улице будет большая вода, но именно сейчас снаружи происходит чуднОе таинство.

— Пёлыски? — он выставляет руку и сжимает пальчики. По-моему, сынишка старается ледяные капельки в кулак поймать.

Я подхожу к окну и прислоняюсь лбом к стеклу.

— Красиво, сладкий? — перевожу на пацаненка жалкий, о чем-то умоляющий взгляд. Его лицо усыпано мириадами мелких точек. Это снежинки, которые бликуют, отражаясь от лучей уличных фонарей. — У тебя санки есть, князь?

— Сто это?

Значит, нет!

— Увидишь…

Откладываю, запоминаю, фиксирую. Моему мальчишке нужен детский транспорт, на котором он будет каждую горку лихо рассекать. Об этом немного позже, а пока:

— Идем к маме, а то, — кивком назад показываю на ерзающую Валентину, — мы маленькой принцессе мешаем спать. Это непорядок, брат.

— Блат?

— Такое выражение.

— Сладкий? — он ставит по-девичьи глазки.

— Типа того, — подмигиваю и аккуратно дую мальчику в лицо, согревая детский носик собственным дыханием. — Ну что? Согласен или?

— Да, — повернувшись на моих руках, дает добро на перемещение из дворца Спящей Царевны в сторону той комнаты, где Снежная Королева в гордом одиночестве живет…

— Привет, — шепотом здороваюсь с привставшей на разложенной кровати Юлей.

— Привет. А что… — настораживается, внимательно следит за быстро изменяющимся настроением мальчонки.

— Там снег, Юла, — боднув, указываю на огромное, от потолка до пола, панорамное окно.

Кровать вплотную расположена к стеклу, которое снаружи страхуется витыми перилами. Такой себе балкон без выходи из комнаты.

— Двигайся, — повернувшись к ней боком, дергаю плечом, показывая, как следует устроиться на не очень-то просторном месте на троих.

— Не надо, — как будто запрещает, но в то же время ерзает, освобождая для сынишки надежное пространство между собой и застекленной улицей. — Так не принято.

— Так он быстрее заснет.

Я помню, как давным-давно именно так укладывал меня мой чересчур серьезный батя. Когда я — что бывало довольно часто, между прочим, — настырно козликовал, устраивал забастовку и требовал внимания, или просто-напросто внепланово организовывал полуночный демарш, отец закутывал непоседливого сыночка в шерстяное и колючее покрывало, применял щадящую мои суставы силу и накрывал стоящую торчком башку, затем пристраивал живой, но вынужденно стреноженный, столбик между собой и раскаленной чугунной батареей, на которую я, дурной и непоседливый мальчишка, умудрялся забираться для того, чтобы, вылупившись агукающей совой, поглазеть на мелькающие огоньки машин городского такси, которые ревом неухоженных движков частенько не давали нам с ним спать. Ведь наш дом, квартира, место жительства, были расположены аккурат возле таксопарка.

Надеюсь, этот отцовский метод сработает и с Игорьком. Уж больно парень непоседлив! Переношу сынишку через Юлины ноги, отодвигаю одеяло и устраиваю удобнее подушку, затем, надавив ему на плечики, усаживаю, как смешного пупса. А он? А он не сводит удивленных глаз с той картины, которая старательно рисуется матушкой-природой с той стороны окна.

— Снег идет, — громко выдыхаю. — Я такого не помню…

— В ноябре! — Юля округляет взгляд.

— Именно, — расстаиваюсь возле кровати, нетерпеливо переступаю с ноги на ногу.

Она ни черта не предлагает… Не разрешает рядом лечь. А это значит, что я буду стеснительным дозорным возле них всю ночь стоять.

— Свят? — Смирнова внезапно отворачивает одеяло и похлопывает ладонью по матрасу, обтянутому шуршащей простыней.

«Это, что ли, василёк?» — а я, как озабоченный романтик, с нескрываемой улыбкой внимательно рассматриваю постельное белье.

— Что это? — задушенно смеюсь.

— Где? — Юлька крутит головой, попеременно заглядывает себе через плечи, потом за спину, сильно выгибается и как будто пополам ломается. — Что случилось? — пугается того, чего пока не видит, и непроизвольно обхватывает сына, прижимая его к себе спиной.

— Ма! — он дергается, поводит плечиками и толкает Юльку головой.

— Свят! — шикает на меня Юла. — Какого черта…

Ох, чтоб меня! А тут «горяченькая», видимо, пошла.

— Цыц! — мой, видимо, черед командовать парадом. — Двигайтесь, ребята, — коленом продавливаю подобие перины, пружиню и раскачиваю узкую кровать, а затем забрасываю под бок Юле свое вовсе не раздетое большое тело.

После того, как я зашел в квартиру, то, как положено, снял куртку, скинул обувь. Потом в сопровождении Пети направился в комнату, в которой встретил Антонию и взбудораженную Юлу. Там был вынужден снять пиджак, а в ванной комнате с мылом вымыть руки. Потом моя Смирнова предложила поужинать, а я ответил утвердительным немым кивком, а после закатал рукава рубашки и вытянул из петлиц кожаный ремень. Потом я принял душ и переоделся в домашнюю одежду, которую любезно предложила Ния, перебрав, похоже, гардероб Петра. А вот сейчас…

— Разденься, детка, — двумя руками обхватив мою шею, шепчет Юля, вглядываясь пристально мне в глаза.

— Не хочу, — смаргиваю, освобождаясь от гипноза, которым кое-кто старательно третирует меня.

— Жарко.

— Смотри туда, — убираю ее руки и, крутанув вокруг своей оси, обращаю сладкую лицом к окну.

Дай-то Бог, чтобы завтра эта неземная красота бесследно не исчезла, а осталась с нами хотя бы на ту же жалкую пару деньков. Мне невмоготу! Я, черт возьми, хочу покатать Игоря на санках. Это будет, чувствую, смешно и, наверное, прикольно.

Отец… Отец всегда катал меня. Он бежал перед санками, забрызгивая мои теплые ботинки крупными хлопьями, вылетающими из-под подошв его огромных армейских зимних сапог. Папа сильно разгонялся, а на поворотах, которым, по моим детским ощущениями, просто не было числа, совсем не тормозил. В результате такого бешеного саночного дрифта санки переворачивались, а я деревянным чурбачком летел в снежный кювет. Отец громко хохотал и быстренько откапывал меня, при этом обязательно натирал голыми руками мои обмороженные щеки, бросался снегом, а после сильно-сильно прижимал к себе…

— Он красиво ухаживал за мной. Святослав? — Юля дергает ворот моей футболки, а потом то же самое делает с пижамной кофточкой наконец-таки заснувшего мальчишки. — Он…

— Не надо, — закрываю медленно глаза. — Я не хочу об этом знать. Мне это неинтересно.

— Я предала его, Мудрый. Я изменила Косте. Я сучка? Ты меня такой считаешь? Ответь, пожалуйста. Если я так себя повела с законным мужем, то, что ожидает тебя, как моего любовника, да? — не вижу, но вполне уверен, что на вопросе Юла почти подобострастно заглядывает мне в лицо, настырно ищет поощрения, желает получить подтверждение того, что было, от нестриженного козла, с кем изменяла лучшему мужчине, который мило ухаживал за ней, а после, как настоящий джентльмен, сделал предложение руки и сердца, и официально, согласно общим правилам, окольцевал. Он законный муж. А я? А я… Контуженный любовник снежной леди!

Она никогда не была верна! Не была ему верна. Я это знаю. Уверен на все сто. И ничто, и уж тем более никто не сможет переубедить меня в обратном утверждении. Она «спала» со мной всегда: когда я был за триста верст от дома, когда делил кровать с юркими мышами, находясь в продуваемых полях, когда я штурмовал очередное вражеское укрепление, когда стрелял в упор тому, кого не застрелить нельзя. Она была со мной, когда я, стиснув крепко зубы, тянул из блядской ямы братьев, когда бежал, когда на брюхе через буреломы полз, когда сидел по-царски на броне, когда честь отдавал толстопузу с красными лампасами на форменных штанах. Она была тогда… Тогда, когда я выдернул чеку из той гранаты, да так и не распустил кулак. Юла всегда была со мной. Она шептала, она ласкала, целовала; она удерживала, подгоняла, звала, насиловала, истязала. Она меня тогда спасла…