Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
Это, сука, очень просто! А Леся не права. Я смогу. При следующей встрече с этого, без долбаных расшаркиваний, и начну:
«Прости за все, что не сложилось. Прости, что бросил. Прости, что не спешил домой. Прости, что сильно опоздал. Прости за Игоря. Мне…».
Обойдется! За парня извиняться не намерен. Просить прощения не буду за то, что дал ей сына! Возможно, это лучшее, что могло случиться с нами. Возможно, это мой последний шанс, призрачная надежда на ожидаемое чудо…
«Святик, забери!» — получаю слезливое сообщение от Сергея.
Да, бли-и-и-н!
«Это не
У него, вашу мать, затяжной запой, а у всей его семьи — сучий стресс и долбаный застой!
— А я и не смеюсь! — первое, что слышу после того, как принимаю незамедлительный после моего грубого печатного ответа телефонный вызов.
— Я занят, — стиснув зубы, отвечаю. — Мне некогда играть с вами в «Угадай, кто сейчас поет, троит и блеет!», кто там умер, кто от наркоты в расцвете сил и лет погиб, кто склеил ласты, потому что много пил. Кстати…
— Клуб двадцать семь, Святослав? На это, местный пленник, намекаешь?
— Я не в курсе, что это такое.
— Приезжай, я в красках и с цитатками лекционно расскажу. Будет тебе такой себе ликбез. Бесплатно, лишь по доброте душевной. У меня есть опыт в россказнях. Про это ты, засранец, точно знаешь. Недоделкам, вроде тебя, нравится, как я байки из несуществующего пожарного опыта травлю.
— Меня не будет, Сергей. Пожалуйста, не ждите, — грубо обрываю.
— Еще разок подумай, мальчик! — по-моему, он хохочет. Я точно слышу задушенный ехидный смех и тонкий свист.
— Я не мальчик…
— Ты ведь думаешь, Святослав? Как долго?
— Уже! — гавкаю надроченным никак не разрывающейся грелкой, сильно разозленным шакальем.
— Я жду тебя, — категорично старый пердун огрызается. — Уверен, тебе понравится.
Мне слышится или он почти готов добавить:
«Свят, поторопись! А то я до смешных блядей с горла, пожалуй, надерусь!».
— Я занят! Что еще? — рявкаю, впечатываю пару раз кулак в обои на своей двери. — Мне некогда. Вызовите такси.
— Оторвись, сопляк!
А он настойчивый, пиздец!
— Адрес тот же? — хочу добавить мат, но изо всех сил держусь, делая скидочку на возраст и помня о том, где я вынужденно живу.
— Я в институте, — я снова слышу в голосе отца издевку и сдавленный смешок.
— А тетя Женя? — распахнув глаза, почти пищу.
— Наукой наслаждается. Какая разница, Мудрый, если я прошу тебя меня забрать?
Это все очень плохо кончится! Смирнов ведь надирается на рабочем месте, а это непростое учебное заведение, в котором сделают грозное предупреждение и отругают на какой-нибудь планерке по случаю вручения очередного ученого звания.
— Буду через пятнадцать минут, — дергаю ногами, бросаю взгляд вниз, разглядываю педали, поправляю коврик. — Вы не могли бы…
— Ты еще поговори! — Смирнов бухтит и, не прощаясь, прекращает вызов.
Придавливаю с оттяжкой кнопку запуска двигателя, отнимаю палец, проверяю зеркала и, сверившись с чистой обстановкой позади, неторопливо выплываю павой из просторного гаража.
Пока кручусь по площади воинской части, замечаю, как Рохля строит молодняк,
как дергает шалопаев за воротники, как рвет на них погоны, как орет им в рожи, тренируя психологическую устойчивость, как скашивает взгляд, когда притапливаю тормоз и останавливаюсь в каких-то жалких миллиметрах возле его отставленной в сторону руки.— Аппаратом доволен? — он упирается ладонями в дверь, засовывает морду внутрь, шурует взглядом по салону и водит носом, проверяя транспорт на запрещенные препараты. — Чего еще изволите, товарищ Свят?
— Я не женат, — зачем-то сообщаю.
— Похрен, Мудрый! Ты мне ничего не обещал, так что…
— Но на свадьбу позову.
— Целовать не буду, Святой, — отталкивается ладонями и расправляет плечи, подергивает ими, приводя, и без этого идеальную, форму в уставной порядок.
— Ее зовут Юля, а мальчишку — Игорек.
Рохлин жмурится, затем прищуривает только один глаз и кокетливо мне сообщает:
— Я ведь специально выживу. Ты это понимаешь, братишка?
— На то расчет, Стасон.
— Она та самая, Святой? — подмигивает и вращает тазом.
— Ты что вытворяешь, товарищ подполковник? — стыжу урода.
— Очень сильно трахаться хочу! — запрокинув голову, хохочет.
— Здесь ничем не помогу! — придавливаю педаль газа, машина взбрыкивает, Рохля отдает мне честь, а второй рукой указывает как будто бы кратчайший долгожданный путь домой…
Учебный год ведь только-только начался, а «папа» знатно, не стесняясь, чудит. Возле центрального входа, на больших, широких, без перил, парадных ступеньках наблюдаю огромную ватагу юношей, одетых в форму цвета насыщенной морской волны. Пацаны кучкуются возле Смирнова, возвышающегося каланчой над взводом бравых молодцев.
«Абсолютно трезв? Как стеклышко! Ну, это, твою мать, ни в какие ворота ни передом, ни задом, ни бочком не лезет. За что? За что он назначил меня персональным пресмыкающимся, безмолвным насекомым?» — задаю себе вопрос, для незамедлительного ответа зачем-то с зеркалом сверяюсь, подмигиваю и пожимаю несколько раз плечами.
«В чем здесь истина? Где гребаная правда и рациональное зерно?» — выбираюсь из машины, прихлопываю дверь, прислушиваюсь к чмокающему звуку замка, а после направляюсь к внимательно слушающим будущим пожарным пацанам.
Курсанты гудят, задают очевидно очень глупые вопросы, сюсюкают с Сергеем, кое-кто с нескрываемым воодушевлением о чем-то непростому преподу рассказывает, который, надо бы заметить, внимательно, с небольшим прищуром каждого выслушивает.
— Сергей Максимович? — визжит один стриженный под искрящийся в солнечных лучах ноль-пять щегол.
— М? — Смирнов вставляет в губы сигарету, а чиркнув зажигалкой, прищуривается и носом тут же выпускает первый выхлоп. — Говори уже, я жутко истомился. Если ты так будешь формулировать приказы, то хана и караулу, и пожару.
— А он тоже будет пожарным?
— Не имею ни малейшего понятия, — совершенно не задумываясь, Сергей парню отвечает.
— Ты кем будешь, когда вырастешь, а? Малыш? — курсант смешно коверкает родную речь, мне кажется, что сейчас он с невидимым ребенком разговаривает.