Черные ножи 4

К собственному удивлению, уснул я практически мгновенно, спал крепко, как младенец, и даже видел приятные сны. Как видно, то, что вопреки ситуации, в которой я оказался, у меня все же получилось хоть что-то, оказалось лучшим лекарством от депрессии. Я прикончил «повара», который, судя по всему, был не простым эсэсовцем, а особым гражданским чином, специально приглашенным в лагерь для какой-то надобности.

А я его убил и рад этому.

Такая вот терапия.

Зотов прав, что-то в последнее время я сильно сдал и расклеился, и сам того не понимал. Но смерть врага быстро вернула меня к реальности.

Одно я знал точно — своих убивать я не стану, и никакие планы генерала не послужат тому причиной. Не потому что боялся возмездия после Победы, просто я не смогу этого сделать физически, лучше сам подохну, вот и все.

И решив этот вопрос для себя окончательно, я улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок.

* * *

Пробуждение оказалось весьма неприятным. Меня попросту сдернули с нар на пол и тут же пару раз крепко прошлись сапогами по ребрам.

Я инстинктивно прикрыл голову руками, скорчившись от боли.

— Aufstehen, du Schwei^[13]n! — заорал громкий голос сверху, но когда я попытался встать, то меня вновь сбили с ног.

Я успел лишь заметить, что избивают не одного меня. Всех капо положили на пол, включая оберкапо Шварца, и немецкие солдаты-эсэсовцы методично обрабатывали каждого ногами. Время от времени кого-то поднимали и били прикладами, пока тот вновь не падал вниз, а потом опять пинали сапогами с металлическими набойками.

Так, главное, сохранять спокойствие. Очевидно, что проходит большой шмон, и тут важно не выделяться. Что искали, я не знал, но мог предположить, что потеряли-таки моего «повара». Кажется, изначально я его недооценил, и он был куда более важной фигурой, чем я подумал ночью.

Но не слишком ли рано его хватились? Сейчас четыре утра, а «повара» я прикончил совсем недавно, еще и пары часов не прошло. Странно…

Но, оказалось, что мои ночные приключения тут не при чем.

Эсэсовцы очень профессионально обшаривали барак и когда находили запрещенный предмет на одной из постелей, тут же выясняли, кому он принадлежит.

Под «санкции» подпадало все: холодное оружие, деньги, драгоценности — находили и такое.

Капо вовсе не являлись неприкосновенной лагерной кастой, для немцев они были такими же недочеловеками, как и прочие, и так же подвергались проверкам и чисткам. А били их даже с большим энтузиазмом — никто не любит халдеев и предателей.

Я порадовался, что так вовремя спрятал и пленку, и нож. Меня и спальное место обыскали, но ничего не нашли. Опять счастливая звезда подмигнула мне, который раз за столь короткий срок. Я это ценил, но прекрасно понимал, что удача переменчива.

У кого находили «запретку», тут же били с удвоенной силой, но, как я заметил, особо ничего не изымали. Получается, били так, для профилактики. Чтобы боялись и не забывали свое собачье место. Пока лижете сапоги господ офицеров, самое страшное наказание — пара ударов по ребрам. А потом всеми силами доказывайте, что вы верные псы империи.

Действенная тактика, «кнута» должно быть больше, чем «пряника». Иначе рабы возомнят о себе невесть что и будут подумывать, а чем, собственно, они хуже своих хозяев.

Через четверть часа все кончилось, эсэсовцы ушли, а капо, кряхтя и постанывая, начали поднимать на ноги.

Чувствую, сегодня все они будут не в духе. А значит, примутся вымещать злость на тех, кто находится в еще более проигрышной ситуации — на заключенных.

Ко мне подошел Виндек. По его виску текла кровь, но он этого не замечал. Тоже досталось гаду, я еле сдержался, чтобы не улыбнуться.

— Шведофф, ты приносишь несчастье! — выдохнул он мне в лицо. От него пахло мерзко — гнилым желудочным духом и сырым луком. Этот человек точно нездоров, к врачу ходить не надо. — Только вчера появился, и сразу все не так…

— В капо не напрашивался, — огрызнулся я. — Господин рапортфюрер фон Рейсс посчитал меня достойным и предложил это место. Если вы думаете, что он ошибся, сообщите это ему лично!

Виндек хотел было что-то еще сказать, но после моих слов осекся.

— А ты весьма непрост, Шведофф. Слушай свое расписание! Сейчас поднимаешь свой барак, потом до обеда поступаешь в распоряжение сестры Марии. После найдешь меня, и я сообщу, что делать дальше.

Так я и сделал, первым делом направившись в основную лагерную зону к бараку, но в этот раз Виндек болтался где-то в стороне, и я, разумеется, никого не тронул. Но все равно спиной чувствовал взгляды бывших товарищей. Дай им возможность, удавили бы в три секунды. И были бы правы.

Зотов, якобы случайно прошедший мимо, успел шепнуть:

— Информацию передал, генерал сказал, что сведения очень важные. Если узнаешь точную дату прибытия Гиммлера, постарайся сообщить…

Подобные сведения я мог узнать только в лазарете, поэтому сразу после того, как людей распределили на работы, чуть не бегом отправился туда.

К моему удивлению, сегодня лазарет был переполнен. К кабинету доктора Риммеля образовалась изрядная очередь из уже знакомых мне проституток. Вот только сегодня выглядели они не очень…

У двух или трех лица превратились в сплошные синяки, и из-за опухших век почти не видно было глаз. Еще одна качала руку на перевязи, кажется, она была сломана. Другая просто сидела у стены и мало что соображала, впав в полную прострацию.

Досталось им ночью знатно. Хоть и выбрали девки этот путь сами, но мне все равно было их жалко. Вот только помочь им я ничем не мог.

— Где сестра Мария? — спросил я ближайшую девушку.

Она легким кивком указала на кабинет доктора, и я, негромко постучав, заглянул внутрь.

И тут же отступил на шаг назад, не в силах смотреть на то, что там происходило.

Вчерашняя хохотушка-блондинка Хельга Браун, единственная, кто смел пререкаться с Марией, сидела на кушетке, а высокий мужчина в белом халате и пенсне, судя по всему, сам доктор Риммель, перевязывал ей голову. Сестра Мария в это же время делала укол в плечо девушке из большого стеклянного шприца.

Но не это было страшно.

Хельга перестала быть блондинкой. Собственно, и брюнеткой или шатенкой она тоже не стала. У нее вообще отсутствовали волосы, и не только они. Я увидел красное мясо, монашеской тонзурой поблескивавшее на ее голове.