Черные ножи 4

Внутри в основном отделении лежали папки с документами. Сверху в двух ящиках, закрывающихся на отдельный ключ, были деньги — в основном пятидесятимарковые купюры Рейха и немного золотых монет — это отделение я проверил первым делом, но деньги и золото меня не интересовали. После приступил к изучению документам.

На каждой папке было выведено свое обозначение: «Мутации гена LRP5», «Мутации 'железного желудка»«, 'Гиперакузия», «Выработка миостанина и фоллистанина»… и еще с десяток папок с названиями, понять которые я был не в силах — слишком специфическая отрасль.

Но общую концепцию я уловил — основной задачей доктора Риммеля было создание «суперсолдата». Об этом я догадывался и прежде, но теперь получил реальные доказательства.

Но не только барокамерами и резервуарами с ледяной водой пользовался доктор в своих опытах. Одной из главных его задач было найти иммунитет от тифа и ряда других болезней. Идеальный солдат не должен болеть ни в каких условиях.

Чтобы этого достичь, нужно было создать вакцину.

Я пролистал несколько папок. Много научных слов вначале, потом таблицы с цифрами, и вот:

«…Для эксперимента отбирали от шестидесяти до восьмидесяти, а порой и до ста двадцати человек. Третью часть из них отделяли от остальных — они составили опытную группу. Остальные получали профилактическую прививку. Подопытной части делали инъекции внутривенно или внутримышечно. Каждая инъекция содержала вирус тифа…»

«…Девяносто пять процентов подопытных ждал смертельный исход. Часты случаи буйного помешательства, горячечного бреда, многие зараженные отказывались от еды. Тех, кто выживал, обследовали повторно…»

«…Подопытных решено было отбирать произвольным образом из числа политических заключенных, уголовников, гомосексуалистов и военнопленных. Национальная принадлежность не важна. Для опытов подходят поляки, немцы и русские военнопленные…»

«…Блок номер 77 стал своего рода инкубатором, где содержатся зараженные…»

«…За 1940–1943 гг. в ходе экспериментов КЦ Заксензаузен умерло 12.942 заключенных…»

«…В связи с этим я прошу передать мне дополнительно двести заключенных в возрасте от восемнадцати до тридцати шести лет. Они должны обладать должным здоровьем и телосложением, чтобы из них вышел материал соответствующего качества…»

Докладные записки, отчеты, цифры, подробное описание различных методов воздействия на человека. Это было куда хуже, чем читать дневники маньяка. Доктор Риммель и его подручные действовали системно и при полной поддержке государства.

Это была империя, которую требовалось уничтожить. Стереть с лица земли и наказать потомкам добить всех, кто чудом уцелел.

Зло вечно, как и добро. И возрождается спустя время. И каждый раз добро вынуждено вновь и вновь вступать в бой. Ради будущего, ради детей, ради жизни.

Последняя папка называлась: «Серия экспериментальных опытов под наблюдением др.Риммеля и проф.Вернера». Папка была пуста. Как видно, опыты еще не успели начаться, а теперь, если и начнутся, то явно без участия профессора.

Дальше листать бумаги я не стал. Ценность этих материалов я прекрасно понимал, но, к сожалению, у меня не было фотоаппарата, чтобы сделать фото с документов. Иначе, переправил бы все это в Берлин, вместе с микропленкой Зотова…

Аккуратно сложив все документы обратно в сейф, я запер его и убрал ключи в ящик стола. Мне было все понятно — доктору Риммелю было еще очень далеко до успеха, хотя он умудрился загубить уже не одну тысячу жизней.

Физическое устранение доктора было бы хорошим ходом. Пока на его место придет новый человек, пока вникнет в суть дела — эксперименты приостановятся. Пример с Вебером был тому подтверждением.

Оставалось придумать, как убить Риммеля, чтобы подозрение не пало на меня. Или плевать? Прибить гада в открытую — на это у меня хватит сил, а потом будь что будет?..

Нет, оставался еще Гиммлер, на которого я тоже имел определенные виды. Решено! Действую, как всегда, по ситуации. А там, как карта ляжет…

Между тем, суета на улице не заканчивалась уже который час. Я выждал момент и вышел из лазарета, чтобы вылить ведро с грязной водой. Мимо как раз проходил эсэсовец высокого чина — целый штурмбаннфюрер. Он бросал недовольные взгляды на переполох, а потом неожиданно обратился ко мне:

— Как вы считаете, сегодня мы все же сыграем спектакль? Или эти… хм… обстоятельства могут всему помешать?

Признаться, я несколько опешил. И не нашел ничего лучше, чем переспросить:

— Простите?

Штурмбаннфюрер удивился:

— Судя по вашему одухотворенному лицу и умным глазам, я подумал было, что вы являетесь поклонником нашего театра? Извините, если ошибся.

Я совершенно ничего не понимал в происходящем. Театр? Здесь в концентрационном лагере? Что за бред?

— А знаете что, молодой человек. Если представление все же не отменится, я вас приглашаю. Начало в девятнадцать ноль-ноль. Приходите в малый лагерь к семнадцатому бараку. Охране скажите, что вас позвал господин Крюгер. Это, собственно, я и есть.

— Капо Шведов, — автоматически представился и я.

— Вот и отлично, молодой человек. Надеюсь, вы нормально относитесь к еврейской нации? Тогда до вечера. Удачного дня!

С этими словами странный штурмбаннфюрер отправился дальше по своим делам, я же в некоторой растерянности вернулся в лазарет.

Что это сейчас было?

От Зотова я ничего не слышал про Крюгера, как и от других заключенных, с которыми общался прежде. Но, судя по всему, фигурой он был достаточно важной. Вот только его манера говорить смущала меня. Во-первых, он обращался на «вы», что было не просто редкостью в стенах лагеря, а, наверное, единичным случаем. Во-вторых, театр. Это уже само по себе нетипично. Ну, и главное, «еврейский вопрос». Почему он уточнил, хорошо ли я отношусь к евреям? Здесь, в Заксенхаузене, да и в других лагерях, эту нацию пытались извести под корень, стереть с лица земли, но у Крюгера, кажется, была особая точка зрения на этот вопрос.

В общем, я пребывал в состоянии недоумения, и решил для себя, что если получится, вечером обязательно побываю на представлении.

Малый лагерь, про который говорил штурмбаннфюрер, находился рядом с карцером, где я видел сына Сталина, и зоной «А», но был отделен от них, как и от основного лагеря, еще одной стеной.

Сестра Мария вышла из больничного блока и пошла к лазарету, но, заметив меня с пустым ведром, приблизилась и спросила:

— Выполнил работу?

— Да, госпожа Мария, я все сделал.