Черные ножи 4

Мое внимание привлекла необычная группа, несмотря на поздний час, прогуливающаяся неподалеку,

Двое мужчин в гражданской одежде: костюмы, шляпы, кашемировые пальто, туфли. Их сопровождали трое эсэсовцев с автоматами, и явно не с целью защиты, а в качестве надсмотрщиков. То есть передо мной все же были узники, а не случайные гости Заксенхаузена.

Странно, подобного в лагере я еще не видел и даже не представлял себе, кто из узников может обладать такими привелегиями, чтобы гулять где вздумается и когда вздумается, пусть и под охраной. Даже Яков Джугашвили, содержавшийся в относительно хороших условиях с разрешением на прогулки рядом с бараком, не мог бы похвастаться столькими свободами.

Эти люди явно стояли на особом счету у местного начальства, и мне тут же захотелось выяснить, кто они такие.

Пользуясь темнотой и прикрываясь стеной барака, я приблизился на такое расстояние, чтобы это не выглядело слишком подозрительным, если меня все же заметят, но при этом до меня доносились обрывки разговора.

Говорили на украинском. Я не слишком хорошо знал этот язык, но общий смысл беседы уловить, конечно, мог.

— УПА^[15] опять активизировались, — высокий мужчина с густыми бровями был взволнован. — Бьют всех, до кого могут дотянуться, и красных, и немцев. Говорят, рейхсляйтера Лютце ликвидировали, хотя по официальным данным он погиб в автокатастрофе.

— Ну, а я что могу сделать? — негромко ответил второй, среднего роста, с короткой, но аккуратной стрижкой.

— Нужно принимать предложение Штольце! Возглавь УПА! Иначе, рано или поздно, все это плохо кончится.

— Господин полковник ничего прямо мне не предлагал, — отмахнулся его собеседник, — одни намеки, но этого недостаточно. Андрий Атанасович, мне нужны гарантии!

— Какие могут быть гарантии? — тот даже возмутился. — Лишь честное слово.

— Этого недостаточно. Я лучше останусь здесь.

— Конечно, у тебя условия содержания отличаются от прочих. Даже жена приезжает раз в неделю — курорт, а не лагерь!

— Ты же знаешь, Андрий, я сиживал и в других местах. Нет, даже не уговаривай. Без гарантий и слова самого фюрера я за это дело не возьмусь.

— Когда Штольце давал нам задание три года назад, мы оба охотно за него взялись. Нервы Советам мы тогда изрядно потрепали.

— А в итоге оказались в Заксенхаузене, — пожал плечами короткостриженый. — Такова благодарность Рейха.

— Ничего, Степан Андрийович, все еще наладится. Если новый план Штольце сработает, то скоро мы окажемся вне этих стен. Главное, ты не противься, не набивай цену. Соглашайся на то, что предлагают…

Они отошли далеко, и я больше не мог разобрать слов. Но мне хватило и того, что услышал, чтобы понять, что за люди были передо мной.

По поводу Андрия Атанасовича у меня оставались сомнения — я не слишком-то разбирался в украинских предателях, чтобы помнить их имена. Кажется, все же Мельник — одна из ключевых фигур этого времени.

Но меня больше заинтересовал второй. Человек, ставший в будущем символом национализма. Поставивший своей целью истребить всех, кто по его мнению являлся врагом украинской нации. Военный преступник. Палач. Убийца.

В его славу спустя восемьдесят лет будут кричать фашисткие недобитки, его имя сделается нарицательным, а фигура — культовой у нацистов нового образца.

Степан Бандера.

И сейчас он здесь, совсем рядом, в Заксенхаузене, пусть и под охраной… но при желании до любого можно добраться.

У меня начал вырисовываться план.

Глава 15

Утром я все ждал, пока Виндек расскажет о той «особой работе», которой пугал накануне, но он словно забыл обо мне и не показывался на глаза. Зато внезапно после завтрака ко мне подошел Хлынов, тот самый, что вчера издевался над заключенными на «трассе».

— Тебя вызывает господин штурмбаннфюрер Крюгер, — сказал он, поглядывая на меня с подозрением. — Приказал явиться срочно! Натворил что-то?

— Вовсе нет, — я широко улыбнулся, — просто мы с господином штурмбаннфюрером сошлись в вопросах современных подходах к интерпретации классики…

— Ну-ну, — Хлынов явно мне не поверил. — Как-то больно резво ты начинаешь, Шведов. Смотри, не споткнись. А то покатишься, да шею свернешь…

Это было похоже на угрозу, но я лишь улыбнулся еще шире. Ничего, тварь, и до тебя руки дойдут, обещаю! Я не забуду ничего и никого.

— В таком случае я просто не буду бежать. Тогда и не споткнусь…

Я отвернулся от Хлынова, но спиной еще долго чувствовал его взгляд. У меня появился очередной… пусть не враг, но недоброжелатель, и теперь это надо учитывать. А еще и Виндек затаился, это настораживало. Я уже успел немного узнать этого внешне добродушного капо, за показным дружелюбием которого таился жестокий зверь.

Ладно, будут проблемы, буду их решать. Пока же нужно узнать, что на самом деле потребовалось от меня Крюгеру. Да и про сестру Марию не стоит забывать, она тоже ждет меня.

Опаздывать к штурмбаннфюреру было бы себе дороже, поэтому я не стал игнорировать «приглашение» и сразу направился к Крюгеру. В Малый лагерь меня пропустили безо всяких сложностей, стоило лишь упомянуть имя Крюгера, но вот дальше все вышло вовсе не так, как мне бы хотелось.

В идеале, я мечтал попасть в те помещения, где производили фальшивые банкноты, посмотреть на процесс производства и прикинуть, как можно навредить нацистам. Но один из солдат пошел со мной, показывая дорогу, и свернуть в сторону попросту не получилось.

На крыльце барака, в котором вчера проходило представление, стоял Крюгер и задумчиво глядел в светлеющее небо.

— А, Шведофф! — штурмбаннфюрер явно мне обрадовался. — Вы-то мне и нужны!

Я вытянулся во фрунт и браво отрапортовал:

— Рад стараться!

— Ну-ну, — поморщился Крюгер, — не усердствуйте. Не люблю этого.

Право слово, странный человек. И все же эсэсовец, враг… об этом я не забывал ни на мгновение. И все же принял стойку «вольно», чуть расслабив в колене правую ногу.

— В общем слушайте внимательно, — штурмбаннфюрер подошел ко мне ближе. — Я всю ночь думал, и вот что надумал. Наш фюрер говорил: «Искусство есть единственный бессмертный результат человеческого труда». А уж он-то разбирается в вопросе. Шекспир — уже не актуально. Поставить нечто масштабное не получится, для тингшпиля у нас недостаточно людей.

Я не знал этот термин и неопределенно пожал плечами. Крюгер уловил жест и пояснил:

— Тинг — это древнегерманское родовое собрание. Тингшпиль — представление под открытым небом, где главным героем выступает сам народ, человеческие массы. Ох, вы бы видели то представление в тридцать девятом в Грюневальде, когда одних лишь статистов было семнадцать тысяч человек, а зрителей — шестьдесят тысяч! Такое больше не повторить…