Черные ножи 4

Что же делать?

Я не находил ответа, разрываясь в душе от осознания собственного бессилия. Для себя я решил твердо — я вернусь обратно, мои дела в Заксенхаузене еще не окончены. Кроме меня, никто не сделает того, что нужно. Никто просто не понимает важность задуманного мною.

Восемь женщин, прошедших за последние месяцы сквозь ужас и ад преисподней, не торопили меня. Они прекрасно поняли, что я не простой капо, поэтому не нападали, хотя могли бы наброситься всем скопом и буквально разорвать на части. Я знал, на что способны матери, защищая своих детей от смерти. Своим, конечно, я для них в одночасье не стал, но и чужим быть перестал.

— Кто хочет, может уйти в лес, — произнес я, так и не придя ни к какому конкретному решению. — Может, замерзнуть лучше, чем сгореть в печи…

— У тебя есть оружие? — спросила Настя.

— Только нож. У солдат в грузовике были винтовки, а у унтера в кабине — пистолет, но для нас они пропали.

Я бросил короткий взгляд на полыхающий грузовик — не подобраться. Жаль, что капо не доверили хотя бы обрезы — все лучше, чем ничего.

— Следы на свежем снегу, — негромко сказала Настя, — тех, кто уйдет в лес, быстро по ним найдут.

Ее услышали все.

— Я ухожу! — едва слышно, но твердо сообщила невысокая рыжая девица из цирковых.

— И я!

— Я тоже!..

В общем, это было предсказуемо. Лучше неизвестность, чем гарантированная смерть.

Но, черт подери, куда им бежать в этом куцем лесу? Здесь не сибирская тайга с ее бескрайними просторами, если к поискам подключат собак, то беглецов отыщут уже завтра. И все же я не мог и не собирался решать за них. Каждый отвечает за свою судьбу самостоятельно, но вот дети… что делать с ними?

Из-за поворота показалась повозка, груженая сеном и ведомая одной единственной лошадкой. В повозке сидели трое, и все с оружием в руках. Простые охотничьи ружья, но и этого достаточно.

Ну вот и все, поезд ушел. Теперь уже и бежать бесполезно.

— Значит так, — я говорил негромко, но без тени сомнения в голосе, пытаясь успокоить женщин, придать им хоть немного уверенности, — вы все останетесь живы, и дети тоже. Это я вам обещаю! Я вытащу каждую, клянусь!

— Эх, парень, да кабы все было, как ты говоришь, и Гитлера бы давно прикончили, и победили бы! — полная женщина лет сорока скупо улыбнулась мне.

— Победим! Через год возьмем Берлин! Я это точно знаю! Клянусь жизнью своей! Главное, девчата, продержитесь до этого дня!

Они встали за моей спиной широким полукругом, держа малых детей на руках, а тех, кто постарше, прижимая к себе.

Никто не побежал, никто не истерил.

Повозка подъехала ближе, остановившись в десятке шагов. Ей правил мужик лет пятидесяти, с суровым, неулыбчивым лицом.

На землю спрыгнули два парня. Один — совсем молодой, годов пятнадцати. Второй — чуть постарше. Братья, сразу видно. Оба хмурые, такие же мрачные, как и отец.

Одеты по-простому. Плотные штаны, куртки, на головах — картузы, на ногах — сапоги. Типичные бауэры — немецкие крестьяне, соль этой земли во все времена: и в прошлом, и в будущем, и в настоящем.

Братья обошли нашу группу с двух сторон, держа на прицеле ружей. Их отец неспешно слез с повозки, подошел к грузовику, оценил обстановку, немного потоптался у тела Виндека, но не трогал его, сожалея покачал головой у трупов лошадей, потом вернулся обратно, как видно, все для себя решив.

Меня он осмотрел быстро, лишь мазнув глазом по нашивке «Капо». На женщинах и детях его взгляд задержался дольше.

Наконец, бауэр спросил:

— Что здесь случилось?

Я молчал, прикидывая шансы. Если я прыгну прямо на него, то точно дотянусь и прикончу, благо, нож под рукой. Но тогда поймаю пули с обеих сторон от сыновей, которые, судя по их виду, с оружием обращаться умеют. Даже если девчата подсобят и бросятся на них, то я точно не уцелею.

Но это не главное. Моя регенерация еще кое-как работала, хоть и сбоила в последнее время. Повезет, восстановлюсь. Да и скорость реакции у меня превосходила всех здесь присутствующих. При удаче, увернусь от выстрелов, но вот если братья решат стрелять в женщин — тут я уже не успею, и в этом был главный затык.

— Сам не видишь? Разбомбили нашу группу…

— А куда ехали?

— Сопровождали заключенных в Заксенхаузен, тут неподалеку. Охрану всю перебили, я один остался.

Нужно произвести хорошее впечатление, а потом воспользоваться моментом, выхватить ружье и завалить хотя бы одного, а при везении — и всех троих.

— Кто они, русские? — углядел он винкели с буквой «S» на груди у женщин.

— Военнопленные, — неопределенно пожал я плечами, — пригнаны на принудительные работы в Германию.

Бауэр смотрел на женщин странным взглядом. Нет, ни желания, ни похоти я не чувствовал, как и ярости или злости. Поэтому до конца и не понимал, что от него ожидать.

— Знаешь, капо, у меня четверо детей, все — сыновья. Двое из них на фронте, двое при мне… пока при мне, молодые еще. Но если эта война продлится дольше, призовут и их.

— Не страшно, что молодые, — оценивающе глянул я на парней, — по виду, они — крепкие ребята, такие нужны в Гитлерюгенде.

— Ничего-то ты не понял, капо… иногда я представляю себе, что мои сыновья вот так же попали в плен к русским. И я очень хочу, если такое случится, чтобы к ним отнеслись, как к людям, чтобы не мучили, дали выжить…

— Там их не убьют, если только бежать не попытаются, — я говорил уверенно, — и пытать не будут. Какие тайны или секреты может знать обычный солдат? Никаких. А издеваться над людьми просто так у русских не принято.

— Поступай с людьми так, как желаешь, чтобы поступили с тобой. Многие из моих знакомых делают вид, что ничего не знают о том, что именно делают с заключенными в концлагерях эсэсовцы, — бауэр подошел ближе и посмотрел прямо мне в глаза, — мол, не знают ни о пытках, ни о расстрелах без суда и следствия. Им проще жить в таком мире, где можно верить газетам и официальной пропаганде. Закрыть глаза на несправедливость, бесчестность и бесчеловечность. Но знаешь, капо, на самом деле они все знают и все понимают. Они же не дураки. Просто так им легче.

Он говорил серьезно, даже торжественно, и я не перебивал, несмотря на то, что ситуация не располагала к долгим дискуссиям. Впрочем, он не оставлял мне выбора. Оружие было лишь у него и его сыновей.

— Нельзя относиться к людям хуже, чем к животным. У людей есть душа, она бессмертна. И за все придется ответить, рано или поздно. Высший суд покажет, жил ли ты праведно или грешил. И тогда мучения души будут длиться вечность… я очень надеюсь, что научил своих сыновей разбирать, что есть добро и что зло…