Четвертая стрела

– Как его зовут?
– спросила я, - И можно его взять?

Макс выловил хоря из клетки и дал мне погладить - с рук:

– Его никак не зовут, просто фреттхен. Они все равно не откликаются.

Я погладила вертлявую нелепую зверушку, и Макс выпустил хоря обратно в клетку. Дани что-то включил в корове, и она понеслась под потолком кругами.

– Господа, не желаете подкрепиться?
– Макс сел в кресло за низкий стеклянный столик. Господа еще как желали. Макс сделал на стеклянной поверхности несколько белых одинаковых дорожек, и доктор Дани тут же спросил:

– А стол чистый?

– Больше грязи - шире морда, - успокоила я его.

Я вдохнула порошок и подумала о яде аква тофана - все отравленные ею умирали в великой печали. Казимир Вальденлеве много об этом писал - яды были его семейным хобби.

– Макс, а где ты родился?
– спросила я.

– В Удомле, - отвечал Макс расслабленно, он полулежал в кресле, и Дани в такой же позе валялся в кресле напротив него, и они не сводили друг с друга глаз. А я сидела на краешке кресла, словно меня вот-вот сгонят.

Я встала, подошла к хоревой клетке - зверек носился в прозрачном колесе, стремительно перебирая короткими лапками.

– Впервые вижу, чтобы фретке такое нравилось, - удивилась я.

– Что там с ним?
– Дани поднялся с кресла и встал рядом со мной, - А что, белки тоже так делают.

Макс подошел и обнял нас обоих за плечи:

– Друзья мои, у меня есть к вам одно предложение, - он смотрел Дани в глаза поверх моей головы, - может, перейдем в горизонтальную плоскость?
– и он скосил глаза на свой круглый непотребный диван.

– Ни за что, - отвечала я.

– Это может быть любопытно, - предположил Дани, - мы же раньше такого не делали.

– Это может быть - забавно, - нежно произнес Макс. Это могло и в самом деле быть забавно - одного я любила, другой начинал мне нравиться, и ты никогда не узнаешь, как это, если однажды не попробуешь. А праведны лишь те, кто уже пресытился и те, кому никто ничего не предлагает.

Полутемная комната внезапно озарилась белым светом - за окном, как солнце, что-то взошло, и слепяще просияло. Мы зажмурились и разомкнули объятия.

– Бог пришел за нами, - прошептала я, - спалить нас, как Содом и Гоморру.

– Это люлька с рабочими, - догадался Макс, - сбивают сосули.

Неясные фигуры колдовали в лучах слепящего света, а в комнате, озаренной, словно прожектором, черной мухой кружилась под потолком летающая корова.

– Вот как она выглядит - не судьба, - рассмеялся Дани и вернулся в кресло.

1734 (лето). Субретка и госпожа

За весну многое успело произойти. Копчик придан был в помощь обер-офицеру для поездки в Шклов и расследования дела знаменитого Шкловского душителя. На месте преступления оставлял душитель записи крамольного содержания. Когда его вязали - душитель зычно выкрикивал свои манифесты и сатанински хохотал. Копчик допросил злодея на пару с местным экзекутором, и отправленные в столицу протоколы блистали такой логикой, таким соответствием букве закона и, не побоимся этого слова, изяществом, что сам Настоящий по прочтении протоколов сих умилился сердцем и представил Копчика к званию канцеляриста.

Ласло тем временем сгорал в пламени тайного романа. Синеглазая княгиня, большая поклонница духов, тарота, нумерологии и всего сверхъестественного, удостоила лекаря-прозектора своим высоким доверием. В черной бархатной полумаске являлась она между двумя и тремя часами пополуночи в скромное жилище Ласло, унаследованное им от невинноубиенного Десэ. Лекарь зажигал черные свечи, раскладывал карты - Иерофант, Луна, Справедливость, Повешенный и так далее - и по ним толковал будущее. Будущее у княгини выходило божественное, а настоящее - каждый раз разное, как и в жизни бывает. Болтушка княгиня во время гадания вываливала на Ласло последние светские сплетни, и тот сохранял их в памяти - для дальнейших изменений мартиролога, по которому делались ставки. Так узналось, что новый обер-прокурор много на себя берет, врагов себе нажил изрядно, и все оттого, что крепостное рабство ему не по душе и пытается он, как может, облегчить законодательно крестьянскую долю. Ласло и сам не одобрял крепостное рабство - на его родине подобного в заводе не было - но ставки на обер-прокурора принимал охотно. Старший из Левольдов помер, судя по всему, от яда (пришлось навсегда его вычеркнуть из списка), и младший, убитый горем, весь в черном, как гадюка, уехал к нему на похороны (еще вычеркивание, но временное). Вскоре после черной мессы граф фон Бюрен внезапно вдрызг разругался с австрийским посланником. "Unvorsichtige Dummkopf!" - орал он на присевшего от ужаса посла. "Вы, вы, вы - только с лошадьми говорите вы по-человечески, а с людьми вы фыркаете и ржете, как лошадь" - жалко отбивался посол, не подозревая, что дает самую точную из имеющихся в истории характеристику невоспитанному фон Бюрену. Княгиня опасалась, что деспот прослышал что-то про их оккультные приключения, но, вроде бы, все обошлось - фон Бюрен бесновался из-за политики.

Вместе с апрельским весенним ветром явился в крепость нарядный господин фон Мекк, один, без охраны и без очередной спеленутой жертвы, заперся в кабинете с секретарем Николаем Михайловичем и долго с ним шептался. После чего секретарь призвал к себе Акселя:

– Чем ты так ему приглянулся?
– с уважением спросил секретарь. Если бы не всегдашняя его невозмутимость - можно было решить, что Николай Михайлович удивлен, - Господин фон Мекк просил уступить тебя ему.

"Куда?" - чуть не спросил Аксель. Он давно уже понимал, что нарядный фон Мекк не ровня своему полицейскому доппельгангеру.

– Не боись, - секретарь безошибочно прочитал его замешательство, - я тебя отстоял. Но попомни мой совет - любовь сего господина не менее опасна, нежели его неприязнь.

– Прикажете ховаться, как он покажется?
– с придурковатым видом спросил Аксель, и Николай Михайлович рассмеялся:

– Куда ж ты сховаешься, с кнутом да от клиента? Просто не будь с ним впредь столь услужлив.

– Так точно, - отвечал Аксель, а сам подумал "Попробуй не будь с ним услужлив - окажешься на дне морском рядом с Десэ".

Утром летнего дня, после ночной хлопотливой службы, три приятеля возвращались домой берегом реки. Спать идти было жалко - столь хорош оказался занимающийся погожий денек - и решено было зайти в трактир и посидеть там часок-другой. Пока трактир был закрыт, и приятели гуляли вдоль берега. Позже Копчик часто думал - не увяжись с ними тогда Ласло, сердцеед и щеголь, и жизнь сложила бы свои карты совсем по-другому.

У самой воды сидели с удочками утренние рыболовы. Кто-то ловил из лодок, забрасывая в воду подобия плетеных корзин.

– И не гонят их?
– удивился Копчик.

– А кому они мешают?
– вступился Ласло, - Сидят себе и сидят, ловят.

– Уж больно неприглядны, - засомневался Копчик, - А дворец совсем рядом. Неужели се зрелище не оскорбляет взоров?

– Вот из-за таких, как ты, и принимают идиотские законы, - отвечал разумный Аксель, - Людям тоже надо что-то кушать. Говорят, сам Липман сидит среди рыболовов по утрам в простой одежде, отводит израненную душу, - Аксель вспомнил маленького отважного Липмана, и на сердце у него отчего-то потеплело.

– Слыхал я, поединок на завтра назначен, - обратился к Акселю Ласло, - начальник твой, кат Михалыч супротив профоса Гурьянова будет биться.

– Ничего личного, голый интерес, - равнодушно отвечал Аксель, - поспорили, кто из них сильнее. Сам хотел пригласить вас, поболеть завтра за нашего Михалыча.

– Или за то, чтоб Гурьянов его убил, и ты наконец сделался целым катом, - тихонечко проговорил Копчик.

– Про это можно про себя помечтать, - так же тихонечко отвечал Аксель.

Они зашли по берегу уже совсем далеко, прошли и дворец, и богатые дома, пора настала поворачивать обратно - впереди начиналась грязь непролазная.