Четвертая стрела

Аксель видел графа в подзорную трубу во время придворного катания на лодках и пару раз с крыши, когда двор выезжал в Петергоф, но чтобы вблизи - никогда. Но верил в интуицию и в свою звезду.

– Уж не ошибусь, - пообещал он Плаксину, - Там небось один такой красавец.

Плаксин смерил его подозрительным взглядом:

– Иди с богом. И знай - я слежу за тобой.

Аксель пожал плечами и вошел в манеж. Несмотря на раннее время, здесь суетилась прорва народу - но то были конюхи, лакеи и прочая невзрачная шушера. Да, графа, гарцевавшего на гнедом ахалтекинце, он увидел сразу. "Как просто" - только и подумал Аксель, и внутри себя рассмеялся. Он и не думал, что можно узнать коня, виденного лишь однажды на ночном причале, под метущим в глаза мокрым снегом. Сначала узнать коня, а потом человека. Аксель приблизился - никто его не останавливал, но Аксель чувствовал спиною зоркий глаз Вольдемара Плаксина.

Фон Бюрен спешился и ждал его, играя тонким стеком - перчатки на этот раз на нем были винного цвета. "Говорят, он грызет ногти - вот и разгадка перчаток, - вспомнил Аксель, сам себе смеясь, - борется с дурной привычкой, как может".

– К услугам вашего сиятельства, - Аксель поклонился, стараясь, как и обещал, в упор не таращиться.

– Я слышал, ты лекарь и кат, в одном лице?
– уточнил фон Бюрен, - Ты в крепости и пытаешь, и лечишь?

– Лечит другой человек, ваше сиятельство, - отвечал Аксель, - но я имею практику в городе.

– Ты говоришь по-французски? Хотя бы понимаешь?
– отрывисто спросил фон Бюрен, и стек затрепетал в его руках.

– И говорю, и понимаю, - кратко отвечал Аксель.

– Я могу откусить тебе голову, - на чудовищном лоррене проговорил фон Бюрен, и Аксель не стерпел - уставился в упор - в лицо без маски, красивое и четкое, как римский скульптурный портрет, - И ты можешь откусить мне голову, если очень постараешься. Но мы с тобою не будем этого делать.

– Не будем, превосходный мой господин,- по-французски подтвердил Аксель.

– Этой ночью в доме Масловых умер хозяин. Ты должен пойти в его дом, передать вдове мою записку и осмотреть тело. Как можно быстрее. Ты не вправе вскрывать тело и даже трогать. По всем признакам - по запаху, по цвету кожи, по пятнам на теле - ты должен определить, был ли умерший отравлен. Просто - да или нет. И как можно быстрее - вернуться и доложить мне, да или нет. Плаксин тебя проводит, но в дом он не пойдет - никто его там не любит, - фон Бюрен усмехнулся и вытащил из перчатки записку, - Отдай вдове. Если будет она с тобой говорить - слушай, если нет - ничего не спрашивай. Ступай.

Аксель поклонился и быстрым шагом направился к выходу - и стройной тенью летел за ним Вольдемар Плаксин.

– Где дом Масловых?
– спросил его Аксель уже на улице, - Ехать нужно или ногами дойдем?

– Дойдешь, - кратко ответствовал Плаксин, - Я провожу.

Они шли не то что бы долго, но Аксель успел заморозить уши и нос. Плаксин вел его какими-то задворками, залитыми помоями, и Аксель затосковал было - как он явится в приличный дом в грязных сапогах. У дома Масловых он нарочно потоптался в сугробе, чтобы сапоги стали почище, и только потом постучал. Открыла перепуганная горничная.

– Я к хозяйке, - сказал Аксель, - к вдове господина Маслова.

Горничная зажала рот платком, всхлипнула и впустила Акселя. Теплый дух чужого протопленного дома охватил его медвежьими лапами. Из комнат вышла хозяйка - молодая востроносая женщина в домашнем платье. Она не плакала, но руки ее дрожали. Аксель передал записку в эти дрожащие руки:

– Граф соболезнует вашему горю, - проговорил он мягко, - и поручил мне расследовать...

– Я не дам его резать, - твердо и зло отвечала хозяйка, - Граф ваш безбожник, а нам еще в церкви отпевать.

– Он и не велит резать, - оправдался Аксель, - только взглянуть. Прочтите, в записке все должно быть - я не читал, что он пишет.

– Несли и не читали?
– не поверила вдова.

– Я никогда не читаю чужого.

Хозяйка еще раз пробежала глазами записку, скомкала, бросила в карман платья:

– Идемте же, только ничего не трогайте. Вы тоже можете умереть.

– Отчего же?
– театрально удивился Аксель, следуя за нею по галерее рассветных комнат.

– Муж знал, что умирает от яда. Последние дни он ночевал в кабинете, чтобы не погубить меня и детей, - вдова вошла в кабинет, Аксель следом за нею - и горничная внесла два подсвечника. На диване лежало тело человека с осунувшимся, темным лицом, с запавшим ртом. От тела уже пахло - тяжело и муторно. Аксель взял свечу, подошел, пригляделся - вся подушка была в выпавших длинных волосах. Лицо покойного, с синими губами, было очень уж страшно - придется гримировать его перед похоронами особенно тщательно. Хоть и не велено было спрашивать, Аксель спросил:

– Давно ли это началось? Он долго болел или сразу помер?

– Месяц назад муж мой сидел на обеде рядом с княгиней Лопухиной. На княгине был перстень с розовым камнем, - тихо, отчетливо проговорила вдова, - такие перстни носят еще все Левенвольды. Княгиня - метресса младшего из них, если вы не знали. Ваш граф ничего не станет делать. Но пусть он хотя бы обо всем услышит. Мой муж умирал этот месяц, и никто не верил ему, когда он говорил, что отравлен, никто не попытался помочь. Он потерял волосы и зубы, он выблевал всего себя за этот месяц в своем кабинете. Мой муж был совсем молодой человек, обер-прокурор, и стал бы генерал-прокурором, если бы не был столь доверчив...

– Поверьте, следствие на верном пути, - заверил Аксель, догадываясь, что, кажется, на этот раз добегался гофмаршал. "Так это и есть тот самый обер-прокурор, на которого все мы ставили, - думал Аксель, - непримиримый враг крепостного рабства. Черт бы драл гофмаршала, ей богу!" Все его медицинские знания говорили об одном - перед ним отравление ядом аква тофана, редким, смертельным ядом, убивающим жертву медленно, в течение месяца. Весь этот месяц умирающего снедала невыносимая печаль. Выпадали зубы и волосы. Аксель все это видел - на трупах, которые вскрывали Десэ и надменный господин Рьен.

– Он ничего не сделает, ваш фон Бюрен, или как вы его зовете теперь - фон Бирон, этот ваш самопровозглашенный канцлер империи. Он поплачет, выразит соболезнования и назначит пенсию. И никого не накажет. Но пусть он хотя бы знает - как это было, расскажите ему. Змея на его груди - когда-нибудь укусит и его самого.

Аксель поставил свечу на стол и поцеловал вдове руку.

– Я постараюсь все передать без изъятий, - проговорил он с искренним сочувствием, - ваш супруг опередил свое время, он мыслил дальше нас и был лучше нас...

– И - ни-че-го, - вдова отняла руку, повернулась и медленно вышла из кабинета. Горничная проводила Акселя до дверей. На улице мужественно мерз Вольдемар Плаксин.

– Бегмя бежим!
– скомандовал он, и они, в самом деле, побежали бегом до самого манежа. У Акселя нос не успел замерзнуть. Так и влетели в манеж - раскрасневшиеся, окутанные паром.

– Опоздали, - без эмоций проговорил Плаксин.

Среди опилок и конских яблок граф фон Бюрен беседовал с господином Рьен. То есть, прости господи, с гофмаршалом Левенвольдом.