Четвертая стрела

– Мы обсуждаем Данькин отъезд, - сказала я, - Ты будешь по нему скучать?

– Сгрызу подушку и обольюсь слезами, - усмехнулся Макс.

– Пародируешь мой стиль?

– Что вы, Лизочка, куда нам, с кувшинным рылом...

– А что с твоим хорем? С кем ты его оставил?

– Его кормит уборщица, - со скромным достоинством признался Макс.

– А как ты поедешь обратно на мотоцикле - зимой?
– на самом деле мне пофиг было как, хоть бы и врезался.

– Я и не поеду, грузовик повезет его в кузове, а я буду сидеть в кабине, видишь, как просто, Лизочка.

– А я надеялась, что ты отвезешь меня на мотоцикле в Шлиссельбург под снегом и ветром.

– Может, и отвезу, - Макс посмотрел на меня с любопытством, - хотя идея, конечно, безумная.

– Не вздумай, - вмешался Дани, - я не хочу стоять весь в черном на двойных похоронах вместо своего Гренобля.

– Может, хоть так она перестанет меня ненавидеть, - пожал плечами Макс.

– Сеанс окончен, - я отвернулась к окну. За окном проносились черные силуэты и редкие, одинокие огоньки.

– Что это значит?
– не понял Макс, - Сеанс окончен - это из эпохи немого кино?

– Это из уголовного жаргона, - пояснил Дани, - Подрочили - пора и на боковую.

С поезда Макс привез нас в квартиру с чучелами и фальшь-колоннами. По его словам, в этой квартире останавливался его шеф, когда наезжал в Питер.

– То есть кровать продавлена вашими задами?
– уточнила я.

– А ты ревнуешь, Лизочка?
– развеселился Макс, - Или завидуешь?

– Решаю, где спать. На диване, - я метнула рюкзак на диван перед телевизором.

– Зафаршмачишься, на диване тоже было, - сказал Макс.

– Это геенна огненная, а не квартира.

– Не нравится - переезжай в гостиницу.

– Девочки, не ссорьтесь, - примирительно произнес Дани и звездой упал на греховное ложе, - Лиза, где твоя толерантность?

На часах было уже одиннадцать, и я поспешила в архив, а эти двое развалились на своей пакостной кровати и захрапели. Они свернулись эмбриончиками по разным углам постели, и мне оставалось только надеяться, что они не сползутся за время моего отсутствия.

Я никогда не занималась историей и не училась на историка. И не смогла бы объяснить, что мне за дело до людей, которые при жизни и не взглянули бы в мою сторону. Пробираясь наощупь в воспоминаниях злого и очень одинокого человека, я вдруг расслышала то, о чем он так тщетно пытался рассказать. Казимир был в ссоре со своим младшим братом и много лет заглядывал в глаза случайным собеседникам, намеками выведывал обрывки слухов о человеке, которого давно потерял. Любовь ли, ненависть - время все чувства переплавило в одну бесконечную тоску. Мне лишь хотелось узнать - встретились ли они наконец, эти братья? И по документам выходило - нет, не встретились. Младший брат умер в ссылке, а дурак Казимир - в своем поместье, в чинах и славе. Не знаю, мог ли Казимир что-то сделать, но, кажется, он даже не пробовал - только у всех выспрашивал о бедном своем Рене.

Сухие, сдержанные свидетельства, ядовитые пасквили, прозрачные намеки - все отпечаталось на желтоватой бумаге, трепещущей сейчас в моих ничтожных руках, и все эти слова, добрые, злые, равнодушные - казались мне гипсовым слепком с живого тела. Силуэтами людей в городе Помпеи, застигнутых извержением. Что-то было в этом архивном копании и от работы парфюмера Гренуя. Живой человек с его дурными привычками, интригами, гордыней, нелепым вкусом в одежде, отчаянием, страхами, неожиданной твердостью перед лицом смерти и единственной живой фразой, оставшейся от него в истории: "Я не знаю, что с этим делать" - словно еле слышный голос сказал мне: "Посмотри на меня..." - и я увидела его, того, о ком писал свою книгу бедняга Казимир. И даже расплакалась, когда узнала, чем оно все на самом деле закончилось.

1734,5 (зима). Милосердие господина фон Мекк

Копчик не раз и не два ходил гулять с прекрасной раскосой Ледой, и японка не говорила уже ни слова про графа, а выспрашивала, велико ли поместье Прокоповых и много ли у них с матушкой крепостных. Копчик, как мог, приукрашивал ситуацию. Для пущего приличия вместе с Ледой присутствовала на свиданиях горбатая Мирослава, видимо, хозяйке, посылавшей дуэнью следить за моралью, и в голову не могло прийти, что у Мирославы появится свой собственный ухажер. Ласло, привлеченный сперва рассказами о духах вуду, теперь всерьез находил Мирославу хорошенькой и впридачу интересной собеседницей. Жениться он, конечно, не собирался - но Ласло намерен был жениться только на больших деньгах, а такая дура пока еще не народилась. Аксель же убоялся матушкиного гнева и с арапкой Катериной больше не виделся.

Впрочем, Акселю и без Катерины довольно было приключений. Не успел он отпраздновать посвящение в целого ката и полностью посвятить себя работе - даже лекарскую практику пришлось оставить, как ни жаль - жизнь назначила Акселю новый, неожиданный экзамен. Ранним зимним утром, морозным и темным, перешел Аксель по льду замерзшую реку и явился на службу - и в дверях уже встречал его секретарь Николай Михайлович с самым загадочным лицом.

– Человек тебя ожидает в моем кабинете, - секретарь неожиданно обнял Акселя за плечи, и склонил свою голову к его голове, и зашептал, - Человек этот - Вольдемар Плаксин. Говорю тебе это, чтоб ты знал, с кем пойдешь.

Братья Плаксины несмотря на русское имя были курляндские немцы, именно им подчинялась многочисленная свора, охранявшая особу графа фон Бюрена. На душе у Акселя почернело, вспомнил он и француза, и проклятого щеголя фон Мекка. "Значит, добегался фон Мекк", - подумал Аксель, входя в кабинет. В кабинете ожидал Акселя изящный, стройный господин - Аксель тут же припомнил, что господа Плаксины начинали свою карьеру, сидя шпионами в печной трубе.

– Вы Пушнин?
– уточнил стройный Плаксин, ощупывая могучую фигуру Акселя черными бегающими глазами, - Тот самый Пушнин, который кат, но с Геттингенским дипломом лекаря?

– Он самый, - обреченно отвечал Аксель.

– Попрошу проследовать за мной, - пригласил Акселя изящный Плаксин, - вас желает видеть его сиятельство граф фон Бирон.

"И на что я ему?" - подумал Аксель, усмехнувшись про себя французской транскрипции графского имени - значит, пригодилась-таки ворона...

Он ожидал, что на выходе встретят их гвардейцы, или хотя бы графские гайдуки, но Плаксина никто не ждал. Вдвоем перешли они реку по льду - на горизонте еле-еле занималась заря.

– Разве граф не спит?
– спросил Аксель, - Ваше благородие?

Но спутник ничего ему не ответил, даже после раболепного благородия. Аксель задумался, в каком чине может быть Плаксин и что он за человек, дворянин ли? Миновали они императорский дворец - Аксель удивился, но промолчал - и задворками привел его Плаксин к манежу.

– На графа в упор не таращиться, лапы не тянуть, - кратко проинструктировал спутника Плаксин, - обращаться соответственно титулу. Как его сиятельство выглядит, знаешь?