Четыре

Вообще-то, как правило, я не освещал данную историю, ведь получается нескромно, но раз уж тут разворачивается сказ, вмещающий толпу в разное время помогавших мне людей, хочется как-то оправдать своё легкомысленное бытие в нашем рациональном мире.

Систематически покидая домашний очаг с прочно установленными правилами и привычными ритуалами повседневности, учишься замечать, как приключения находят сами, и если пойти им навстречу, открывшись переменам, приходит полное единение с мирозданием - оно начинает мостить перед тобой дорожку, на которой не бывает суеты, забот о наступающем дне и беспокойства о нынешнем часе, должные поступки укладываются в логику событий, и так до порога дома. Это сродни фатализму: всё идёт, как должно, и когда мне что-то нужно, я просто оглядываюсь и нахожу это; возникающие трудности являются не проблемами, а необходимой коррекцией курса, который направляется в нужную колею. Образно выражаясь, пока я грею новую порцию кипятка, взамен опрокинувшейся, проходит ровно столько времени, сколько нужно дальнобойщику для успешного окончания ремонта на обочине, на которую я выйду как раз, чтобы уехать с ним. Я называю это: "попасть в волну", обычно же говорят - дорога ведёт, ибо это знакомое безденежным странникам ощущение.

В пути восприятие времени изменяется, а воспоминания наслаиваются одно на другое, и собеседнику может показаться, что приключений было много, но это не так, просто я постарался собрать повествование в точку, вместо того, чтобы выстроить в линию, описывая события, распылённые в прошлом на двенадцать лет. Живёт и здравствует большое число пешеходников и автостопщиков, туристов и волонтёров, странников и бродяг, и у всякого своя дорога, пестрящая историями, причём за каждым её отрезком зачастую стоит некий феномен - судьбоносное явление или хороший человек, и хочется поведать хоть о некоторых из них. Кто-то однажды выразился в таком духе: я, мол, не говорю "случайность", а только - чудо, счастье, судьба... Сложно зафиксировать мысль точнее. Верить в случайности - высокомерие для тех, чья судьба пересыпана счастливыми чудесами.

После того, как в Ростове-на-Дону память вернулась, я попал в волну с высокой концентрацией мелких, но чрезвычайно своевременных чудес, из которых опишу лишь малость. Возвратясь в лоно собственной личности, я испытал недюжинный подъём - более дискомфортного состояния, чем в предыдущие три дня, переживать не доводилось. Сидя на донском берегу, прикинул ресурсы: нет ни копейки, из вещей только шорты, да тапки, найденные на пляже. До Москвы тысяча километров. А до моря в два раза меньше. И мне ведь без разницы, куда ехать! Если нет ничего, пятьсот километров и тысяча - эквивалентны. И я отправился на море.

С изжелта-синей половиной лица довольно проблематично поймать попутку, поэтому десяток километров я прошёл пешком и немного подбросили батайские ребята, державшие путь на озёра неподалёку. Весело поболтав, решили ехать вместе, и провели неплохой вечерок, купаясь и выпивая, потом доставили меня в город, поделившись информацией, что часто возле дверей подъездов люди вывешивают ненужное барахло, которое может взять любой желающий. И довезли до парадного, где я обзавёлся футболкой и школьным ранцем. Так дальше и продвигался, собирал яблоки и тёрн, пополнял запасы воды в ручьях и на колонках, никого ни о чем не просил и тем более не брал без спросу, ничуть не парился и был счастлив.

В Джубге увидел растущую на улице вишню, усыпанную бордовыми ягодами, и основательно её пообъел. Около получаса ходил вокруг дерева, срывая дары природы, когда из соседнего дома вышел мужчина и спросил, не помочь ли мне чем. Я ответил, что если, мол, воды нальёте, будет славно. Взяв мою двухлитровку, он ушёл в дом и вернулся с водой, а также с туристической миской, полной шашлыка, пучком зелени и кусками лаваша. На побережье было навалом малины, винограда, слив, яблок - я ни в чём себе не отказывал. Уснул на берегу, на крупном плоском камне, нагревшимся на солнце за день. Это было одно из самых неординарных мест для ночлега, потому как прилив затопил полосу пляжа, и пробудившись, я обнаружил, что вокруг плещет море, однако штилевая погода не доносила даже брызг.

Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь,

И обоймут тебя в глухом моём просторе

И тысячами глаз взирающая Ночь,

И тысячами уст глаголящее Море.

Ранним утром, когда солнце только готовилось сушить купальщиков и увлажнять пешеходов, я беспечально стартовал в обратный путь. Дорога вновь стелилась под ноги, готовясь изумлять чудесами. По иронии судьбы, опять очутился на батайских озёрах, искупался и на берегу нашёл забытые кем-то тапки, взамен своих, потерянных на джубгинском пляже. Радуясь обновке, потопал к Ростову пешком. Время близилось к шести и, хотя светило миновало зенит, палило неимоверно. В какой-то момент вдруг стало стопроцентно ясно, что близится тепловой удар, и я натурально грохнусь на ходу. Вот сейчас... И тут, через пару шагов, я узрел лежащую на обочине кепку, поднял её - а она мокрая и холодная. То есть кто-то, только что облив кепку холодной водой, выбросил из окна авто. Надев её, грохаться навзничь расхотелось. Но начала мучить жажда. Конечно, от нехватки воды я бы не умер, однако походка потяжелела. Я тащился вперёд, оглядывая обочину на предмет плодово-ягодных, но глазам представали бесполезные деревца с пыльными листьями, вялые кустарники, желтеющая трава, усыпанная фантиками и пластиковыми ёмкостями... и возвышающаяся посреди мусора пятилитровка дешёвого пива. Осторожно, как охотник к дичи, я приближался к ней, боясь спугнуть - а вдруг мираж, вдруг исчезнет. Но закупоренная, полная хмельного напитка, баклага ожидала, когда её найдут, и вот. В отличие от кепки, сей дар прохладным не был - отвинчивать крышку следовало вдумчиво, чтобы не окатило пеной, но я справился. Отродясь не пробовал такого вкусного, горячего пива. Конечно, жажду оно не очень утоляло, но порция, слитая в бутылку, лежащую в рюкзаке, грела душу и спину. Промочив горло, я ощутил голод, но это уж точно было терпимо. Пусть возможности поесть не предвиделось ещё долго - из Ростова я планировал двигать на собаках, а значит до прибытия в Миллерово поздним утром не приходилось рассчитывать на подножный корм, оставалась лишь надежда на подкожный жир. Но на подходе к достопамятному Ворошиловскому мосту, на обочине меня ждал целый, килограмма в два, пакет, набитый курабье - свежим и рассыпчатым, с абрикосовым джемом. Щедра земля русская на полезные ништяки!

Выслушав оную историю, православные люди говорили, что Бог помог и ангел-хранитель не оставил, мусульмане разглагольствовали о милости Аллаха, кришнаиты объясняли про карму. И если раньше я был простым неверующим, то теперь даже не могу определиться, в кого именно не верю.

Немало всякого добра попадается по дороге, в самых неожиданных местах. На тропинке, ведущей от Рязани-1 ко второму вокзалу через неопрятный пустырь, по которому сновали бродяги и железнодорожники, валялась тысячерублёвая купюра, чьё путешествие, судя по безупречному внешнему виду, началось недавно. А моё - давно, потому я взял её с собой, вместе мы достигли магазина, и там дороги разошлись. В февральской Абхазии, где пенсия, говорят, пятьсот рублей, по обочинам насобирался стольник мелочью и столько же было извлечено из фонтанов. Как признавалась одна буддистка с дикарской стоянки на реке Жане в происхождении своих украшений: этот браслет я нашла в Индии в джунглях, а этот тоже в Индии - на алтаре... Что ж, у вещей своя судьба, кто мы, чтобы с нею спорить. И монеты, брошенные в воду на возвращение туристов к абхазскому отдыху, возвращались в оборот.

А добра, которое обнаруживалось в людях, было ещё больше. Давным-давно я понял, что отказываться от подарков не следует, ведь тем, кто их преподносит, это доставляет удовольствие. Важно не потерять грань между человеком, который не откажется от помощи, и халявщиком, живущим в рассчёте на чужую доброту. Частенько, без какого-либо намёка с моей стороны, меня кормили-поили, оделяли деньгами и всяческими вещами. Но когда было ясно видно, что человек помогает в ущерб себе, я не знал, как поступить. По пути с Байкала, пару вёрст по Сибири нас с подругой Айной вёз пенсионер на старой "копейке", потчевал печеньем и молоком, а в разговоре обмолвился, что едет из магазина, ведь в деревне его нет. Угощение застряло в горле, когда я врубился, что поедаю покупки, за которыми человек за двадцать километров ехал. Переглянувшись с напарницей, мы отложили печенье, но молоко было в мягком пакете - допили. Прощаясь, водитель попытался вручить сто рублей. Мы принялись дружно отказываться, утверждая, что нам денег совсем-совсем не нужно, но дед так гаркнул, что Айна схватила купюру и принялась испуганно благодарить. К слову, подобные деревеньки не только в Сибири имеются: едучи в Питер на собаках, за Тверью перебегали с другом через два вагона от контролёров и не поспели, оставшись на станции Муташелиха, на перроне которой не было даже расписания. Через часок из леса вышел старик с авоськой, который объяснил, что ближайший населённый пункт в три дома и четыре жителя находится в двенадцати километрах, и он оттуда отправился за "Бородинским" и батоном - в Лихославль! Сперва пешком, затем на электричке, продукты взять, и обратно. Так живут в четырёх часах от Москвы... А в помянутой Абхазии меня решил подбросить до Нового Афона местный на хлебном фургоне и в финале поездки, несмотря на возражения, выдал двести пятьдесят рублей, утверждая, что он-де здесь хорошо стоит. Будто я не знаю, как работают хлебовозники - да они садятся за баранку в пять утра и колесят по району, доставляя в торговые точки, порой, по несколько буханок, так что для опустошения кузова приходится совершать прорву ездок каждый день, а получают гроши. Но отказаться было нельзя. На северах же машины часто останавливались, чтобы подвезти, когда мы даже не стопили, а просто шли по обочине, а раз и вовсе - люди, двигавшиеся в противоположную сторону, развернули уазик, пожелав нас подкинуть. Но самый поразительный акт поддержки произошёл в Ельце.

В тот день неиссякающий ливень прогнал меня с трассы, вынудив воспользоваться железной дорогой. Путь лежал в Тамбов, где должна была состояться встреча с товарищем, который зазвал побродить по местам тамбовского повстанчества. Затея мне приглянулась, только совсем не было денег, ну и ладно - взяв горсть мелочи и консервы с крупами, я рванул на Тамбовщину. Как известно, тамошний мятеж стал одним из крупнейших восстаний против Советской власти, охватил всю губернию и длился почти год, окончившись первым в истории применением химического оружия против бунтующих соотечественников. Всё это я пересказал контролёршам, сидя в двухвагонной кукушке, объясняя необходимость воспользоваться их гостеприимством. В юности я бы наврал про какую-нибудь напасть, заставившую меня добираться до дома этим способом, но позже убедился, что ложь совершенно не нужна, да и противно прибегать к ней. Женщины, не часто сталкиваясь, видимо, с такой сильной мотивацией безбилетного проезда, долго не могли решиться, опасаясь проверяющих. Но я поклялся, что, при появлении последних, стану утверждать, будто вошёл только что. В результате, контролёрши удалились, успокоенные. В вагоне, помимо меня, находились пять-шесть мужчин, знакомых между собой, что характерно для маленького города. Пожилой дядька затрапезного вида - в трениках с пузырями на коленях, майке-алкашке и кепке-хулиганке - подтянулся ближе, полюбопытствовав, куда я направляюсь. При повторном изложении резонов, включающих тамбовских повстанцев и снаряды с хлором, в моём голосе, похоже, засквозил энтузиазм, потому что дядька сказал: всё, мол, я понял. После чего снял восьмиклинку и пошёл по вагону, собирая деньги. А затем попытался сунуть их мне - на билет. Но тут уж я встал намертво: не возьму! Располагая кучей времени и продуктов, я мог бы спокойно продвигаться, высаживаясь хоть на каждой станции. В общем, не взял. Даже, когда он огорошил фразой: "Думаешь, мы в первый раз так делаем?..", не дрогнул. Тогда он отнёс деньги контролёрам, и те оформили мне билет до Липецка. Это не бог, это люди. Интересно, во что они верят.

Человек дороги Слава из Бердска определял этот феномен всеобщего радушия как поток добра, соглашаясь, что на Сахалине верховье оного потока. Зная, что там всё дорого, Слава закупился в Хабаровском супермаркете, но не учёл, что на острове местные будут потчевать его завтраками, обедами и ужинами, и заваливать дарами так, что часть продуктов вернётся на материк, не покинув рюкзака. То же со мной: не успев провести часа на сахалинской земле, я был накормлен бутербродами, икрой морских ежей и запечёными рапанами. Последние, как с удивлением узнал, оказались прародителями черноморских ракушек - тех самых, которые продаются в сувенирных лавках. Присосавшиеся к днищам судов, пришедших из холодных морей, моллюски десантировались в воды юга и учинили геноцид туземным устрицам, мидиям и гребешкам. Губа не дура! Морские звёзды, составлявшие рапанам естественную конкуренцию в океане, следом не откочевали, и оккупанты бесчинствуют до сих пор. Сахалинский незажравшийся рапан значительно меньше, сантиметра три. Ребята, с которыми я заобщался на берегу - два Павла, Ира и, вроде бы, Лена - готовили его за пару минут (выковырять из раковины, отрезать лишнее, поджарить), получалось вполне съедобно, но сравнения со вкусом своих жертв переселенцы не выдерживают. Славные получились посиделки, тем приятнее, что это было в день моего рождения. Ребята, не зная об этом, устроили мне отличный праздник, и я им благодарен. Павлы обрисовали те уголки острова, где приезжему необходимо побывать, я уделил внимание краям, по которым добирался, обсудили разное, сошлись во мнении, что хабаровские комары - самые лютые в стране... да-да, тамошние насекомые дадут фору беломорским кровопийцам, каковых я, по незнанию, считал хитросделанными. Разницу ощутил сразу: высадившись в пригороде вечером, и сочтя, что шляться по чужим улицам впотьмах ни к чему, поставил палатку в перелеске у трассы. И следующие двадцать минут убивал комаров. Но меньше их не становилось, будто на место каждого павшего заступали двое новых бойцов. Крылатые вампиры пикировали на тело, аки истребители, раздувались на глазах, и стремительно улепётывали, закрепляя господство в воздухе. Когда рукава футболки напитались кровью, я понял, что всерьёз терплю поражение, и если ничего не предпринять, завтра в палатке найдут синевато-бледную тушку туриста. "Московский донор спас комаров от голода" - не прочитали жители в "Хабаровском гудке", ведь я позорно отступил, оставив поле боя злодейским букахам, собрал вещички и смылся в город.

Морские ежи, о которых я прежде не имел понятия, валялись на отмелях под ногами, и ребята собрали их целую кучу. Довольно крупные, больше ладони, ракушки округлой и приплюснутой формы, покрытые мягкими иголками, элементарно вскрывались ножом. Если воткнуть острие в ротовое отверстие иглокожему и повернуть, как ключ, раковина разламывалась пополам, обнажая внутренние стенки, покрытые жёлтой икрой, и истекая жидкостью. Можно было потреблять икру по-сахалински, наподобие киви - собирая ложкой (или по-нашему - пальцем) и по-японски, смешав солоноватую жижу с икрой. Мне пришлись по душе все способы, и с хлебом, и с "Докторской". Юбилей получился запоминающимся. Предыдущий десяток днюх был проведён в дороге - конец августа слишком приятное время, чтобы тратить его на отмечание календарной даты, и в эту пору я, как правило, куда-нибудь ехал. И никогда не упоминал, что день чем-то отличен от прочих. А сахалинцам сказал при прощании, потому что хотел, чтобы ребята почувствовали, что совершили хорошее дело. Ведь они вряд ли воспринимали наши посиделки в таком ключе, а хотелось, чтобы возникло понимание: вечер был для меня особым, и стал он таковым, благодаря им.