Четыре
Шрифт:
И конические горы
Вулканических эпох.
Про Колыму, конечно, писал, а не про Кольский, но похоже. Но сопки - полусферические.
Есть у Шаламова ещё подходящий стих, который часто вспоминался мне в походе:
Иду, дорогу пробивая
Во мгле, к мерцающей скале,
Кусты ольховые ломая
И пригибая их к земле.
Данная строфа может служить предисловием к первой из тех жутковатых ситуаций, рассказать о которых я собирался поначалу.
Примерно на половине пути от Лувеньги до Умбы, мы привычным манером, с треском сучьев и звоном посуды, пробирались через бурелом звериной тропой по-над крутым скалистым обрывом, уходящим прямо в море. Хотя весна, по словам местных, выдалась тёплой, житель средней полосы вряд ли согласился бы, что десять-двенадцать градусов в майский день есть тепло. Несмотря на неласковое солнышко, едва выглядывающее из облачной серости, глаза щипало от пота, обильно выступавшего под накомарником. Мошка ещё не вошла в силу, но комары уже оклемались и вовсю искали повода познакомиться поближе. Пока мы находились в движении, старания кровососов были малозаметны, но на привале любая неплотная ткань, прикоснувшаяся к телу дольше, чем на секунду,
Тропа была истинно звериной - проходимая, максимум, на метр с четвертью в высоту. Карлик, пожалуй, чувствовал бы себя вольготно, но для людей стандартного роста, привыкших ходить вертикально, дорога не казалась лёгкой. Надоедало постоянно нагибаться, пролезая под окосевшими стволами деревьев, перешагивать через павшие, раздвигая торчащие ветки, осторожно отгибать особо колючие и цеплючие, или тупо ломиться вперёд, пока не встретится неподатливая преграда, вынуждая совершить манёвр.
Во второй половине дня мне было не до ухищрений, накопившаяся усталость навалилась на плечи, восполнив вес рюкзака, полегчавший засчёт слопанной еды. Питья же имелось с собой не более полулитра - местность, где вкусную воду можно набрать в любом, самом непрезентабельном источнике, приучала к легкомыслию. Однако, ноша казалось неподъемной, ноги чужими, а голова - набитой комарами. Новая ветвь, перегородившая путь, была на уровне подвздошья - неприятное положение, ни перелезть, ни протиснуться, склонившись. Наступив на неё, придавил ногой, чтобы перешагнуть. В такой момент главное случайно не отпустить ветку, иначе, распрямившись, она вдарит в промежность, заставив неловко рухнуть (хорошо, если на рюкзак) или оседлать её, после чего придётся опять-таки упасть. Это напоминало переход по каменным рекам в Сейдовских горах: стоя на покатом, скользком от росы валуне, высматриваю, куда бы наступить, чтобы не навернуться, неминуемо переломав добрую половину костей; зрительно намечаю место, заношу ногу... и в этот миг из ниоткуда появившийся ветер бьёт с самой неожиданной стороны, и я бодро скачу по скальным обломкам, пытаясь удержать равновесие под весом рюкзака, неузнаваемо изменившего баланс, и чудом удержавшись от падения, встаю на новую каменюку. Судорожно выдохнув, не веря своему счастью, оборачиваюсь, чтобы поделиться историей об удаче с напарником, но вижу, как Сергей делает шаг и в ту же секунду, подстёгнутый порывом коварного ветра, лихо бежит по замшелым валунам, обалдевая от чудовищного везения.
Что на каменной реке, что в прибрежном криволесье - один крен. Следующая, напоминающая толстую лиану, ветка дерева, нависшего над обрывом, оказалась чуточку выше предыдущей, докуда задрать ногу было решительно невозможно. Сдуру я попробовал пойти напролом, отводя перекрывшую дорогу древесную лиану, не заметив, что она упиралась концом в тощую ель, будучи уже сильно отогнута. Толкнув ветвь, я только успел ощутить тугое сопротивление, как вырвавшаяся из захвата, она резко распрямилась и ударила меня под солнышко, снося с обрыва...
В голове транспарантом развернулся заголовок "Московский заплыв в Белом море".
Чувство полной потери опоры на краю скалы наполнило сердце ужасом, постыдно взвизгнув, я накренился спиной над пропастью (в которой, казалось, мог поместиться, по меньшей мере, пятиэтажный дом), беспомощно шкрябая ногами по кромке отвесной кручи, и повис. Удерживала меня та самая зловещая ветка, что спихнула с тропы - зацепившись за грузовую петлю рюкзака. Подвешенный над северным морем, ревущим внизу, я огласил лес матерными воплями так, что будь я сам на месте дерева, крепко схватившего меня за шкирку - немедля стряхнул бы грязного матершинника. Радостно понимать, что деревья более терпеливы, чем люди.
И жизнь надломится, как веха
Путей оставшихся в живых,
Не знавших поводов для смеха
Среди скитаний снеговых.
В заполярном краю, исхоженном нами, снег почти весь стаял, лишь в горах лежал толстым слоем, да в тундре виднелся кое-где, но сгинуть без следа шансы имелись.
Напарник Сергей, крепко помогавший в иных случаях, на сей раз ничем поддержать не мог, поскольку ушёл далеко вперёд - держать желательную дистанцию в десять шагов на звериной тропе не удавалось, плюс разница в физической подготовке сказывалась на темпе ходьбы. Как говорил продавец в ловозёрском магазине снаряжения - плотно сбитый мужик, знающий толк в походах: "Физуха и снаряга!", имея в виду, что подготовка должна быть сообразна задаче. Он горячился, доказывая, что задуманный нами маршрут непроходим в это время года. Мы же, надеясь услышать какие-то полезные подробности из опыта местных, не отставали. И только после слов: "Ну, если цель - порвать жопу...", начался конструктивный диалог. Этот поход должен был стать лишь отрезком большого летнего путешествия, включающего Соловки, Архангельскую область и Нарьян-Мар, поэтому мы хотели пожертвовать относительным походным комфортом в пользу скорости передвижения. Надо отметить, предполагаемое начало маршрута, которое мы обсуждали, и впрямь не задалось, так что потребовалось скорректировать его в пользу здравого смысла, но хапнуть горюшка пришлось и там.
Однако положение, в котором очутился я, неудачно поперечив бойкой лиане, грозило завершением пробега, принуждая финишировать в солёной воде. Гибкая ветвь, служившая опорой, отзывалась трепетом на любой рывок, лямки рюкзака врезались в подмышки, стесняя движения, и я, наверное, был
похож на героя мультфильма перед тем, как на ветку сядет бестолковая птаха, и равновесие стеклянно хрупнет. Упираясь о краешек земной тверди дрожащими мысками ног, сильно напрягая спину, я попробовал, держась за лямки, пригнуть ветвь ближе к скале, и это удалось. Над головой закачалась тоненькая сосновая лапка, протянутая деревцем, храбро прилепившимся практически к стене обрыва - вытянув руку, я сгрёб хвоистые былинки в горсть и осторожно, пальцами, стал перебирать по веточке, наклоняя её. Когда в руке оказалась зажата колючая розга, процесс пошёл бойчее - подтаскивая её, как верёвку, получилось добраться до ствола податливого дерева. Обняв его правой рукою, другой я кое-как отцепил рюкзачную петлю от ветви, уповая лишь на то, что сосна, выросшая на камнях, цепко закрепилась на месте. Под двойным весом дерево застонало, но я, шустро перебирая ногами, уже выкарабкался на уступ, закрутив покладистую сосну на пол-оборота вокруг оси и, с облегчением схватившись за берёзу, уверенно стоящую на горизонтальной поверхности, отпустил спасительницу, которая со свистом раскрутилась обратно и, как ни в чем не бывало, замерла над обрывом.Вся история с падением и спасением заняла не больше двух минут, а чтобы добраться до неё и обрисовать, понадобилось количество слов, которых бы хватило на небольшой словарик. Можно было обойтись без множества отступлений, но таков ритм монолога, каждая часть которого была отточена в устных пересказах подвозившим меня людям. Когда проезжаешь тысячи километров на попутках, и в каждой машине - новый человек, новый сюжет, голова забивается историями и воспоминаниями так, что начав их перелистывать, перебирать мысленные фотографии, трудно удержать грань между увлекательностью рассказчика и пустозвонством болтуна. Сидя в кабине с молчаливым водителем, час от часу пытаясь завлечь его в беседу, поднимаешь одну тему за другой, и сама поездка подкидывает фабулу для разговора - то легковушка подрежет, то гайцы тормознут... Изложение сумбурно, словно путешествие - мелькают города и лица, названия и имена, калейдоскопически сменяют друг друга впечатления, кажется, что в мозгах всё перепуталось и, наверное, так и есть, но дорога устремляется дальше, как это предложение, и не думает завершаться, потому что можно запланировать сплав, но не течение реки. Чтобы перечислить резоны, по которым люди подбирали на трассе попутчика, потребовался бы немалый срок, но один из основных - чтоб тишина в уши не жужжала (хотя, возможно, главная причина в том, что человек просто хотел помочь, но постеснялся признаться). Разнообразные попадались персонажи, кто-то говорил, кто-то слушал. Двенадцать лет я колесил по стране, травя водителям байки про таких же, как они. Не каждый встреченный человек становился историей, но многие. И я сам, конечно.
Вторая рисковая ситуация, оставившая яркое и жутковатое впечатление, случилась в предпоследний день похода на Умбу. К тому времени, лесотундра сменила кособокие дебри, и мы часами шагали по няшам, обходя болотины, переправляясь через реки и протоки вплавь, взгромоздив рюкзаки с вещами на надувные круги - с какими купаются подростки, не умеющие плавать. Оригинальный, но рабочий способ переправы, подсказанный путевыми заметками походника Николая Терентьева, за что ему спасибо. Один минус - сдувать плавсредства приходится долго. Поэтому, перейдя реку, мы для начала сжимали круги в объятиях. Наверное, со стороны это выглядело забавно: стоят два чудака голышом на грязном берегу реки, в кустарнике и в комарах, и плавательные круги комкают. А вокруг на десятки вёрст ни души, только звери с птахами привычно утверждают право сильного в пищевой цепочке.
По няшам за неполный месяц мы уже набродились немало, поэтому не заметили, как по мере удаления от берега, топкие места мягко перешли в трясинные. Поскольку оные промёрзли за зиму, отличить их непривычным глазом было непросто: те же подушки красно-бело-зелёного мха, пропитанные водой, те же трухлявые пеньки и проваливающиеся кочки под жёлтой соломой, похожие на хайрастые головы рокеров. Но май подходил к концу, начали появляться травушки, цветочки какие-то, запахи и... вскрываться болота. Мы привычно ломились вперёд, не особенно разбирая, куда поставить ногу, пока не проваливались в грязюку или не упирались в очередную, полноводную по весне протоку, не отмеченную на карте. Мозоли на пятках уже напоминали срез векового дерева - кольца от пузырей налезали друг на друга, исполосованные трещинами. Совершенно вымотавшийся, я на автопилоте нырял в редкие перелески, шагал по опушкам, покрытым низкорослым сосняком, с чавканьем и хлюпаньем месил хляби. А потом мы вышли на полянку, которая вдруг закачалась под ногами. Я успел сделать десяток шагов, пока понял, что не так.
Вообще-то, дача моих родителей стоит близ торфянников, и я не понаслышке знаю, что такое болота, но во-первых, подмосковные выглядят по другому, а во-вторых я никогда и не ходил по ним - идиот я, что ли? Вышел на топкое место - вернись и обойди, вот и вся инструкция для прогулок по Подмосковью.
А тогда в Заполярье я стоял на привычных глазу мхах, которые незнакомо и неприятно пружинили под ногами. Это, многократно встречавшееся в книгах описание колеблющейся почвы, было для меня внове. Труднообъяснимое чувство, когда стоишь на поверхности, одной только площадью стоп ощущая её на несколько метров окрест. И мгновенно становится ясно, что толщина этой поверхности - максимум, сантиметров двадцать, причём больше половины из них приходится на мох, а земля удерживается, наверное, лишь корнями махоньких, по голень, сосенок. А под нею - трясина, топь, тьма. Ничто. И на хлипком, непрочном слое, прикрывшем, как плёнка, жуткую зыбь, стою я, представляющий собой вертикаль - тощую и длинную ось, под прямым углом упирающуюся костлявыми ногами в качкое, эфемерное основание.
В голове не возник заголовок из "Новостей Умбы", ведь топь приняла бы нас, как тысячи пропавших без вести, поглотив все следы. Просто два туриста не вернулись. Что с ними? Поди, медведи съели.
Осмысление смертельной опасности было мгновенным и внезапным, оттого вторая ситуация впечатлила сильнее беспокойного висения на лиане. Ошалев, я аккуратненько отступил, тщательно выбирая место для шага назад. Кругом простирались просторные трёхцветные поля бывших няш, обернувшихся холодной трясиной.