Четыре

Нам повезло - болота не вскрылись полностью. В тот день мы прошли сотни метров по торфяным перешейкам, что летом нипочём бы не удалось. Перепрыгивали болотистые участки, проваливаясь выше пояса, и выбирались, трамбуя рюкзаки в грязь и цепляясь за сосняковую поросль. Дважды за этот поход меня выручали сосны. Очень хорошие деревья.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.

Казался чудом из чудес

Листок простой бумаги писчей,

С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,

Мочил отросшие усы.

Я жил не месяцем, не годом,

Я жить решался на часы.

Спрашивается, почему я вспоминаю стихотворения из Колымских тетрадей? Да потому что я автостопщик, пешие походы в фанатичном темпе для меня - каторга.

То ли дело, когда спокойно катишься в чужой машине вдоль Транссиба, а навигатор невозмутимо произносит: "Через. Шестьсот. Двадцать. Три. Километра. Поверните. Налево.", и понимаешь: это Россия, чёрт возьми!.. или шагаешь по южному побережью, не думая о будущем и даже о том, что съешь на привале, если из содержимого заплечной котомки только кружка имеет отношение к пище, зато над головой разворачивается карта созвездий, которая гораздо более заслуживает внимания. Кажется, что в августовской ночи скапливаются все звёзды, доступные человеческому зрению... но лишь до тех пор, пока не побываешь на Сахалине. Там небо зависло невероятно низко и, чем больше звёзд собирается в нём, тем ниже оно готово спуститься, будто решив поцеловать тебя в лоб, а светила толкутся в неописуемой тесноте, и всё для того, чтоб посмотреть на тебя. Нельзя не ответить взаимностью - стоишь, задрав башку, пока не занемеет шея. Местные говорят - на Сахалин упало небо! И не преувеличивают. Устроив ночное купание, можно улечься на воду и оказаться меж двух морей - Японского и звёздного (однако, в Охотском такой оказии не дождёшься, получив переохлаждение прежде, чем выгребешь на глубину).

Жаль, не удалось оценить палитру восточных вод на пару месяцев раньше - так, при виде майского Белого моря, подумалось, что, родись Айвазовский в Кандалакше, он, наверное, писал бы небо: лазурь и золото, ало-розовый и чернильно-синий - где они? Кипящий свинец, насколько хватит глаз, и стонущие чайки проносятся серыми тенями. Некогда, на вопрос, какие они, тамошние моря, один пилигрим свидетельствовал, что, мол, такие же как штормовые южные. Теперь я знаю - это всё равно, как сказать, что китаянки такие же, как кореянки, только некрасивые. Некая правда тут есть, но не вся.

Впрочем, небо над Кольским в ту пору тоже не пестрело красками, а может я их не замечал, следя, куда поставить ногу? Те блуждания принесли полезный опыт, но ценой таких усилий, что я полгода приходил в себя, а самые яркие впечатления от путешествия оказались гнетущими. Между тем, за всё время моих непритязательных странствий, была лишь одна по-настоящему тягостная история.

Это случилось в Ростове-на-Дону, в городе, который, по словам одного ростовского водилы "живёт не по-человечески, а по-людски". Несколько ростовчан, слышавших этот сказ, пожимали плечами и утверждали, что я легко отделался. Собственно, я склонен считать так же.

Тем летом мы с товарищем Пашей отправились к Чёрному морю на пригородных электричках, то есть зайцами на собаках. Зайцы - существа неприхотливые, и закинув в вещмешки только свитера с зарядками от мобильников да взяв тысячу рублей на двоих, мы пустились в путь. Это, конечно, поездка для энтузиастов... но опыт имелся и, в целом, мы знали, чего ждать: около дюжины пересадок до Горячего Ключа (дальше шли короткие перегоны с поездами в несколько вагонов и несговорчивыми контролёрами, так что в Ключе мы ссаживались и двигались на побережье стопом). Рязань, Мичуринск Воронежский, Воронеж, Лиски, Россошь, Чертково, Миллерово, Ростов-на-Дону, Тимашевская, Краснодар, Горячий Ключ - по сей день отзываются в памяти вокзальным гомоном и запахом хлеба с майонезом. Трое суток на всё про всё, при условии, что нигде не ссадят, а это происходило нечасто, ведь за каждую электричку следовало держаться как за последнюю.

По правде, помню всего один случай как раз тем летом: две ревизорши насчитали по составу тринадцать безбилетников (август же, бархатный сезон!) и дали волю инстинктам, гоняя зайцев по электричке, так что в Каменске-Шахтинском все были переданы на руки милиционерам.

Участок - великая вещь!

Это - место свидания

Меня и государства.

Государство напоминает,

Что оно всё ещё существует.

Тамошнее отделение оказалось слишком тесным для такого количества пассажиров, и мы сгрудились возле миленькой беседки, обустроенной на входе. В ответ на вопрос, у кого, мол, есть документы, поднялись две руки - моя (наличествовала потёртая и не заверенная ксерокопия паспорта) и долговязого мужика со справкой об освобождении. Ношение удостоверяющих бумажек, на которые оформляются штрафы, безбилетникам противопоказано. Менты переглянулись и, сообщив, что следующая электричка в нужном направлении уходит в шесть вечера, высказали пожелание не видеть наших рож на вокзале до означенного часа. А мы и рады стараться. Линейные менты - они только за порядок на железке отвечают, что им до того, что в городе высадится десант подозрительных типов. Уж не знаю, чем камрады занимались весь день, но на посадку все явились довольные, сытые и поддатые. Мы тоже славно провели время, купаясь в потрясающе красивом мраморном карьере с леденющей водой. Так безобидно закончилась единственная ситуация с покинутой электричкой.

Но сперва мы помчали в Рязань, правда, почему-то с пересадкой в Узуново, к тому же последней собакой. Соответственно, к ночи оказались в неуютном селе, захлёстываемом пьяными воплями, рядом с лесом, захваченным комариным народом. Стремясь покинуть недружественный край, подсели на товарняк - бесхитростно дождались, когда один из поездов, ожидающих на путях, дёрнется в нужную сторону, и на ходу влезли на открытую тормозную площадку. Своеобразное турне получилось: вцепившись одной рукой в стойку, другой держась за край пола площадки, правой ногой уперевшись в железный изгиб автосцепки, я ехал, созерцая, как в паре метров от моей левой ноги, висящей в воздухе, бешено крутится здоровенное колесо... а Паша сидел рядом, небрежно приобняв вторую стойку, свободной дланью наливал водку в пластиковый стакан и, тяпнув, безмятежно хрумкал солёный огурчик. Прожектора выныривающих из темноты станций окатывали нас, таких незаметных в красных футболках, неестественно белым светом, и я ожидал, что вот-вот поезд остановится, и машинист, безбожно сволоча поганцев, ломающих график, потопает на поиски. Но состав пролетал версту за верстой, а когда начал торможение, миновало несколько часов. Очутившись посреди поля, мы слезли, скованно переставляя затёкшие конечности, и отошли к последнему вагону, чтобы не пропустить приближение железнодорожника. Но никто нас не потревожил, спустя полчаса товарняк запыхтел и тронулся, а мы мигом взлетели по лесенке в контейнер, наполовину гружённый щебнем. Улёгшись на тёплые камни, обдуваемые ласковым ветром, мы глядели в летнее, припудренное звёздами небо, и радовались, что можем это видеть и ощущать, а то бы жили и не знали о феерии, поджидающей в вагоне с щебёнкой.

У путешествия такого рода есть пара минусов, которые привелось познать утром. Во-первых, наши спины, испятнанные синяками, напоминали шкуру пантеры, а во-вторых, пробуждение настало на территории завода, куда затянули контейнеры. Теперь-то я в курсе, что вагоны в конце состава отцепляют первыми, а тогда, продрав глаза, узрел возвышающуюся над нами громаду урбанистического здания мрачной расцветки и озадачился. Выкарабкавшись на землю, не зная, имеем ли мы право тут находиться, зашагали в сторону, выбранную наугад. Но, приперевшись к полю, выход на которое стерегла табличка "Осторожно, динамитные работы!", решились спросить дорогу, по которой в итоге попали в посёлок, а оттуда - на трассу до Рязани.

Через год я завлёк в аналогичное предприятие девушку. Янка тоже любила помотаться по свету, мы и познакомились в пути. На трассе Москва - Санкт-Петербург, направляясь домой, я увидел на противоположной стороне трассы стопщицу и подошёл поздороваться, а в результате уехал с ней обратно в Питер, и следующие пару лет общался очень тесно. Но мне до неё далеко, во всех смыслах - на данный момент, она где-то в тени Гималаев пьёт непальский чай, тогда как я по-прежнему пытаюсь открыть Россию, но чем дальше забираюсь, тем больше вижу тёмных пятен. В общем, Янка не была избалованной барышней, но на странствие в прицепном вагоне поверх гравия согласилась не сразу. В тот вояж мы снарядились получше, чем с напарником, взяв пенки-спальники и примус с посудой. Выезд подгадали на август и не ошиблись: развалившись на ковриках и лакомясь какао, мы лицезрели начинающиеся Персеиды. Звёзды капали с неба как дождь, скоро стекая по иссиня-чёрному своду. Кто не ездил с подругой в товарняке, упустил яркий оттенок в спектре романтических отношений.

Так я и катался, то туда, то сюда, то в паре, то без, легко и беззаботно. Но эпопея с Пашей, начинавшаяся столь многообещающе, завершилась в Ростове, где нам не подфартило ввязаться в пьяную драку, и утром я очнулся в кустах на левом берегу Дона, имея при себе (точнее, на себе) только грязные шорты и синяк в пол-лица. Не было ни документов, ни денег, а главное - памяти. Я не помнил ничего про свою жизнь, кто я, где живу, лиц родителей... Ни-че-го. На месте личной информации зиял чёрный провал, в котором подвывал ветер. Солнышко взирало на моё забытьё.

Причём раньше, наткнувшись на фильм, у героя которого от удара по голове случалась амнезия, я негодовал: ну что за шаблонный приём! Едва тюкнули по башке, сразу амнезия, будто типичная штука... А вот, убедился сам - бывает!

Но оценить иронию произошедшего получилось много позже. А тогда, посидев в кустах в прострации, я отправился на поиски человека, который смог бы мне что-то объяснить, и выбрел на поляну с людьми самого расхристанного вида. Мне сразу налили, и жизнь началась заново.