Чистая проза

– об стену убейтесь, пидоры. Сами друг с другом ебитесь.

– Чо ты там пропищал? Ну-ка повтори!

Компания надвигалась на них, шансов, в общем, не было, Валентин приготовился умирать, но положение спасла Наташа, она выскочила из кустов, оправляя платье, и заорала, что есть мочи: «полиция-я-я-я-я», и «перестаньте, пожалуйста перестаньте», потом обвила своего Стасика руками и поцеловала взасос, как-бы загораживая его своим телом. Те парни несколько опешили и растеряли свой революционный пыл.

– Вон камеры, камеры на столбе, не видите, что-ли, щас менты придут!
– кричала Наташа.

Мимо прошла большая компания туристов, те парни сплюнули на обочину и пошли дальше. Той ночью Валентину приснился Стасик, он был в майке и, почему-то, без трусов. От него немного пахло свежим потом. Под майкой его, между футбольными бедрами, покачивался толстый член, Стасик смотрел на Валентина похотливым взглядом. Валентин был, почему-то, в женском, он смущенно теребил край платья и все никак не мог проснуться, он знал во сне, что это сон, ему противно было смотреть дальше. Слава богу, его все-таки вовремя разбудил Наташин заливистый смех, там, во сне. Нет, я не хочу этого, не хочу – стучало где-то в темени.

Мама не звонила. Позвонил отец. Они с мамой уже очень давно состояли в разводе, отец жил в другом городе с новой семьей, присылал алименты, не очень много, но регулярно, пока Валентину не исполнилось восемнадцать. Голос у отца был неровный, как будто он перед этим разговором долго бежал и запыхался.

– Валик. Ты не голодаешь? Жить есть где?

– Папа, все норм. Есть, не голодаю.

– Денег прислать тебе?

– Пришли.

– Ты экзамены сдал? Все хорошо? Летом отдыхаешь? Или работать пойдешь?

– У нас практика. А потом – да, пойду фицем до сентября. А, может, и не до сентября.

– Не ну ты уж доучись.

– Я подумаю. Как мама? Это она тебе звонила?

– Звонила. Ладно. Я денег тебе скину. В сентябре иди учись, не бросай. Я буду помогать как-то. Комнату снимешь хоть. А на еду будешь по вечерам подрабатывать. Я тоже, подрабатывал.

– Мила, когда мне пора будет от вас съезжать, ты, ну, скажи мне просто. Я скоро начну работать, смогу комнату снимать.

– Тинка, живи спокойно. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. И Дима рад, что ты с Сонькой занимаешься. Она прямо повзрослела с тобой. Ты наш усатый нянь. Ты можешь сейчас Соньке сказку дочитать вчерашнюю? Я пока на ужин что-нибудь придумаю. Или закажу. Хочу риоху. Пиццу будешь? Четыре сыра? Или кваттро стаджионе?

– Ну, я же не могу у вас все время жить.

– Все время не можешь. Посмотрим. Мы в Испанию полетим скоро на пару недель. Потом вернемся. А в августе, может, на север махнем, в Норвегию. От жары этой. Поживешь тут один, с Бимкой. Он к тебе уже привык. Ну а в сентябре уже подумаем. Могу поспорить, что маман твоя не выдержит разлуки, даст о себе знать. Смотри, тут к темпранильо гарнача еще добавлена. Ну сходи к Соньке, она сейчас ныть начнет.

Они опять курили в вытяжку. Валентин уже научился открывать вино, привезли пиццу.

– Ладно,Тинчик, отстану я от тебя. Тебе ж не хочется со мной, правда?

Валентину неудобно было смотреть Миле в глаза. И за себя неудобно, и за нее.

– Мила, спасибо. Прости меня. Я ж тебе говорил, что мне, вообще, секс не нужен, дело не в тебе. А ты клевая! Реально клевая.

Мила расхохоталась.

– Ну и поколение. Этак мы вымрем, как динозавры. Куды все катится. Да ты не думай, Тинка, все ок. В общем, надо стараться делать то, что хочется, в пределах разумного, конечно. Ну а того, чего не хочется, надо, по возможности, не делать. Вот и весь секрет счастливой жизни. А у меня есть, с кем трахаться, не волнуйся. И у Димы есть, я уверена. Знаешь, вот у Пушкина в Онегине есть место: в конце письма поставить vale. Там про латынь, может, ты даже помнишь.

– Я в украинской школе учился.

– Ну, короче, я стишок наваяла, а «Вале» поставила не в конце, а в начале.

Мила читала так, как будто сочиняла на ходу.

А у него сплошные достоинства

нет бороды, мало ест, часто моется,

много курит, зато не пьет,

и с любовью не пристает.

Кожа гладкая, пахнет лугом,

и в глазах озерная гладь.

Он согласен быть просто другом,

только я не согласна, блядь.

Я ж хотела, чтоб не хотели,

Человеческий чтоб интерес.

Чтобы взгляд – не ради постели,

Чтобы без. Поди прочь, мой бес…

– Ты что, прямо сейчас сочинила? Если так, то неплохо.

– Дурак. Поцелуй меня, хотя бы.

Бог знает, каким образом, но эта неприкрытая кокетством Милина слабость, даже беспомощность, заставили его подняться, подойти к ней, нагнуться, взять ее лицо руками и резко прижать его губами к своим губам; ему вдруг стало наплевать на то, что она чувствует, и захотелось самому. В нем на миг проснулся какой-то другой человек.

– Эээ, Тин, отстань! Что это с тобой? Сядь, не надо. Так я не хочу. Ты притворяешься, тебе это все смешно. Иди в жопу. И, вообще, я уже решила, мы с тобой друзья. Подружки!

– Я не притворяюсь. Ладно.

Валентин сел, вспышка ушла. Они покурили и легли спать.

В воскресенье вечером Наташа праздновала на море свой день рождения. Стасик опять купался нагишом, и Валентин старался на него не смотреть. Пришел его старший брат, или дядя, мужик сильно старше – Валентин не вникал в их родственные связи. Были девчонки из группы и еще Стасикин кореш, худющий и длиннющий парень по прозвищу Жердик. Старшего брата-дядю звали Николай, он просил на ты, чтобы не чувствовать себя стариканом. Николай принес шесть бутылок водки и сам пил больше всех. Мужчины собирали хворост в лесопосадке, девчонки нанизывали мясо на шампуры, горел костер, Николай без устали разливал.

– Сегодня, между прочим, Троица, -вспомнил вдруг Жердик.

– Да. Пол полагается устилать травой, так что мы в тренде! На траве в дрова! Выпьем за Троицу!

– Не надо смеяться над верой.
– твердо произнес Валентин.
– Пейте за дам.

– Ты че, верующий?

– Это не важно. Но смеяться все равно не надо.

– Ну ок, давайте тогда за них с Натахой, -примирительно сказал Жердик и залпом выпил свои полстакана. Уффф! Горько!