Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17
Шрифт:
– Свешайте вырезки, где-то с полкило, – сказал я, отвлекаясь на тупые удары мясницких секир, славшие пугливое эхо.
Звероподобный продавец, заросший жёстким курчавым волосом, свешал.
– С вас рубль сорок, – вежливо сказал он, двумя толстыми пальцами, как клещами, ухватывая мою трёшку. – Ага… Ваши рубль шестьдесят. Кушайте на здоровье!
– Спасибо.
Покидать прохладные своды старинного павильона не хотелось.
Середина мая на Украине – это уже, считай, лето. Жарень! Ложишься на траву, чуя под собой прогретую землю, и кажется, что слышишь, как прорастают корешки, вытягивая из почвы животворные соки. Зелёными струйками по щербатым горячим камням стекают шустрые ящерки, а неугомонные мальчишки суют в зловещие паучьи норки пластилиновые шарики на ниточках. Громадные мохнатые тарантулы злобно впиваются в приманку – и их выуживают на свет…
Я выудил из сумки вчерашнюю газету и разморённо помахал ею, как кокотка веером. «Ох, лето красное! Любил бы я тебя! Когда б не зной…» Золотые слова! Ну, по крайней мере, цветочное благоухание забило напрочь тяжеловатый запах парного мяса.
Сирень доцветала, зато в полную силу распустилась белая акация. Густой, словно настоянный аромат со сладковатым медовым аккордом щедро растекался по улице, без меры окутывая варварским дурманом – и апельсином припахивало, и жасмином, и фиалкой. Гроздья тяжёлых соцветий висели над головой, делясь душистыми лепестками цвета невестиного платья – они опадали на плечи, на волосы, и даже сварливые тётушки, давным-давно утратившие память о девичестве, тихонько млели.
Вон они, суетливые конкурентки, вразнобой нахваливают домашнюю брынзу – плотные, как слитки, округлые сыры с сетчатыми следами марли. Мажешь хлеб маслом, а сверху – пластик брынзы… М-м…
Опытные бабуськи моментом уловили мой разгоревшийся взгляд, заулыбались умильно.
– А ось для тэбэ, хлопчик! – прожурчала самая бойкая.
– И почём?
– Та за два рубли отдам!
– Рубль восемьдесят, – сказал я непримиримо.
– А чого? – разочарованно тянет бабка, но тут же соглашается: – Та добре, добре… Ось!
И прохладная, влажная от рассола брынза утяжеляет мою сумку. Нормально… Осталось батон купить и буханку «Орловского».
Ближе к решетчатым воротам рынка колхозники выкладывали окатанные круги мела, похожие на хлебные караваи, но я поленился брать, хотя мама и просила – приспичило ей печку на даче побелить. Да ну, тащить такую тяжесть по жаре…
Покинув базар, я неспешно зашагал к газетному киоску. И тут мимо плавно проехала светло-оливковая «Волга» с парой длинных антенн. По звуку мотора вроде «дублёрка». За мной?!
Разомлевший в струях тёплого и сухого воздуха, я похолодел. За рулём «Волги» сидел здоровяк с грубым лицом, будто топором тёсанным. Все приметы киношного гангстера – тяжёлая нордическая челюсть, мрачный взгляд, волосатые кулаки сжимают баранку. Ему бы ещё сигару в зубы – вылитый мафиозо получится.
Рядом с «гангом» развалился интеллигентного вида мужчина в белоснежной рубашке и при галстуке. Строгие
очки в чёрной оправе придавали ему вид доцента или аспиранта.Парочка в «Волге» вела разговор о своём, кагэбэшном, не обращая на меня ни малейшего внимания, вообще не поглядывая кругом. Частота пульса пошла на снижение…
Наверное, это я с вечера такой… вздёрнутый и взлохмаченный. Ещё одно письмо отправил, вырядившись сержантом ракетных войск. Военных много по городу шатается, внимания они не привлекают.
Фуражка в гараже завалялась, форменные брюки и гимнастёрку я у папы «одолжил», а китель без спросу взял у Ромуальдыча – он у него с самой зимы в мастерской висел. Осталось только пышные усы наклеить да «брежневские» брови, похожие на лохматых откормленных гусениц.
Риск, конечно, имел место – дрожал стрелкой в красной зоне. Что бы я, интересно, стал делать, повстречайся мне патруль? Удирал бы дворами, что тут ещё сделаешь…
Посмотрев вниз и вбок, как бы за спину, я по привычке проверился. Это уже вторая натура! Бытие определяет…
К киоску «Союзпечати» стояла небольшая очередь, ну и я пристроился – в Москве раскручивалась неслабая движуха, и даже сквозь ритуальную газетную обрядность просвечивало новое, свежее, живое. Надо быть в курсе событий.
– «Комсомолку», пожалуйста, и «Коммунар».
Отдав пятак, я сложил газеты. На четвёртой полосе «Прибужского коммунара», рядом с программой передач, мелькнуло знакомое детское лицо. «Дима перенёс «химию». Та-ак…
На фото смущённо улыбался худенький мальчик с абсолютно лысой головой. Я задумался.
А не часто ли мне на глаза попадается этот симпатичный ребёнок? Вторая заметка за неделю! А вчера или позавчера по радио гулко вздыхал «добрый доктор Айболит», главврач детской больницы. Уважаю, мол, Димку! И какая воля к жизни в его хлипком тельце! Маленький Невкапса в пять лет потерял родителей, жил в детдоме и маялся своими хворями, а теперь вот и вовсе слёг. Шансов выжить у Димы мало, метастазы одолели, но мальчик не сдаётся…
Я плотно сжал губы. А это не на меня ли крючок заброшен – с наживкой? Очень уж непривычные статьи для местного брехунка! Обычно на страницах «Прибужки» печатали бодрую похвальбу, славили героев труда, отваживаясь иногда на беззубый фельетончик под рубрикой «Пьянству – бой!».
И вдруг такое душераздирающее чтиво. Странно…
А ещё страньше, как выражалась Алиса, что о Диме и радио заговорило… Осталось только в прямом эфире показать! Хм. Может, зря я не смотрю местные новости? А мы сейчас проверим…
Беспокойно оглянувшись, я пошагал к остановке, где на высокую скамью забралась сухонькая, бодрая старушка в тусклом платье и беленьком платочке. Прижимая к себе набитую корзинку, она беззаботно качала ногами в разношенных, словно раздавленных, сандалетах.
Я присел рядом и повернул газету снимком мальчика вверх. Уловив интерес соседки, небрежно спросил:
– А не помните, его по телевизору показывали?
– Так вчора було! – охотно откликнулась бабуся. – Бидный хлопчик…
Старушка, сама не ведая того, опустила увесистую гирю на чашу весов. Я принял решение.