Цитадель
Шрифт:
– Что за ягода? – озадачилась Томка впопыхах.
– Флоя.
– Знать не знаю. При варке хоть цвет не меняет?
– Меняет. Кровавой становится.
«Пусть! – наплевательски отнеслась Томка.
– Лишь бы не на поносно зеленый, вот позорище будет!»
Женщины с большим удовольствием продолжали наблюдать за ее трудами, больше смахивающими на мучения.
– Может, все-таки взвар? – подначивали со смехом.
– Нет! – упрямо отрезала Тамара, в душе уже сомневавшаяся в правильности выбора.
Пересыпав ягоды сомнительным сахаром зеленоватого
– Дура, ох, дура! Надо было кашу с изюмом варить, так нет же! Самая умная, талантливая! Зачем мне советы каких-то теток, которые тут всю жизнь ишачат на орден, да еще поколениями! Буду потом, после всех мучений, давиться варениками с коричневой разваренной слизью под дружный смех народа! Идиотка!
– Чего там бубнишь?
– Молитву!
– А, ну да, полезное дело. Молись, не отвлекаем!
Томка хмыкнула и заголосила во всю глотку на русском:
– О, Боже, помоги мне, дуре спесивой, приготовить что-нибудь приличное. Очень молю! Ну, чего тебе стоит?! Пжааа-луста! Я ж тебя не забываю!
От жалости к себе и расстройства она раскисла. Когда закончила лепить, красные руки нестерпимо чесались. А вареники предстояло еще сварить и успеть выловить все сто двадцать штук, пока не переварились.
«Есть ли тут дуршлаг или ложкой придется? Ежели поштучно ловить, охренеть же можно!»
Выяснилось, что дуршлага у них нет, зато есть дырявая старая кастрюля, увидев которую Тамара довольно заулыбалась.
– Девочки, да она сумасшедшая! – услышала Тома, когда, тихо приблизившись к столику у прохода, на котором стоял горшок с маслом. Стена скрывала от чужих глаз, а ветер хорошо доносил слова, произнесенные шепотом. – На ее одежу гляньте, проще у нее ничего нет! А к кастрюле прохудившейся радости сколько? Точно со двора, они там такого отроду не видали!
Продолжать подслушивать Томка не стала: было некогда. Пусть говорят, чего хотят, а ей пора воду сливать. Поставив худую кастрюлю в другую, приступила к вылову вареников и очень удивилась, обнаружив, что они не переварились. Добавив масла, накрыла крышкой и принялась за блины.
Молитва повторилась:
– О, Боже, помоги дуре спесивой… - жарить молча было невозможно: неимоверная духота, ноющие ноги, а ведь еще половины не сделала.
«Каша, в следующий раз только каша! И побольше, чтобы сразу на два дня хватило!» - обещала сама себе Тамара, горько сожалея о самонадеянности и дурости.
Дожарив, плюхнулась на стул и принялась сворачивать блины. Вроде бы хорошо справилась, и даже красные вареники, пропитавшиеся соком, получились съедобными, но жаждала душа еще подвигов. Оглядевшись по сторонам, заметила шкафчик с мелкими склянками. Порывшись, выяснила, что это местные специи, среди которых нашла сушеные травы, мелкие ягоды и цветы. И в голове
созрел план…– Пусть думают, что хотят. Из двора, так из двора! Выпендриваться, так по полной!
Постучав пальцами по столу и окинув фронт работ, Томка бросилась творить красоту, исходя из того, что дети, они и в Африке (империи Благоденствия) дети.
***
– Не знаю, что хуже: отказываться от еды, перемешанной грязной ложкой, или давиться квакушами?
– Ты не довольна моими кваками?
– Палаис остановился и пристально посмотрел на Халлу.
– Вкусно, но они же квакуши! – смущенно заметила девочка, опустив глаза. Ее курносый нос и щеки, покрытые веснушками, покрылись румянцем.
– Зато мои кваки лучше, чем их месиво.
– Но есть-то хочется. И ели же, пока не узнали про ложки и все остальное?
– А кто предложил тренироваться на них, а? – серые глаза Палаиса с презрением смотрели на брата Халлы, высокого худого мальчишку, похожего на сестру.
– Кто ж знал? Да и не много узнали! Если бы ты не залез на кухню, жили бы как раньше.
– Я, к слову, сидеть до сих пор не могу!
– Ну, перестарались.
– Перестарались вы, а виноват я? – не унимался знаток кухни.
– Это ты начал кричать, что они готовят из несвежих запасов! Раньше ели и ничего, а теперь?
– Это потому что ты лучше ничего не ел.
– Не ел, хоть сейчас поем! Это ты все привередничаешь!
– А я не виноват, что они кухарят из старых, не свежих припасов!
– Тебе бы поумничать! Не все же при дворе живут.
– Я не жил, а трудился, спины не разгибая, ночами напролет! Помогал родителям и хорошо помогал! Вот твой па занимается обувью, ты бы одел обувку, что причиняет боль?
– Нет. Можно стопы испортить.
– Угу. А я хочу, чтобы они готовили разумно, на совесть. Если пропало, путь выбросят или собакам скормят, но зачем старым куском портить все кушанье?
– Да хорошо они готовят!
– Это потому, что ты не понимаешь, что они делают. А я вижу!
– Научил бы их!
– Слушать не хотят, считают, что не дорос указывать тем, кто в крепости готовит. Куда уж всем до них? – скорчил высокомерное лицо высокий тощий мальчишка.
– А у меня в семье поколениями чудеса творят!
– Да куда уж нам до вас, семейной династии личного кухаря императора! – передразнил Вастис, маленький, темненький, жилистый и бойкий на язык.
– Зато ты готов есть протухшее, подгнившее и перетушенное. Хрю-хрю.
– Выскочка!
– Замолчите уже! Мы пришли!
– прикрикнул Хелл.
– Но я не могу больше грызть печеную кислятину и квак. Не лезут! – чуть не плача жаловалась Халла.
– Может, сегодня съедим?
– Посмотрим.
Отроки притихли и расселись за длинным столом.
– И где еда? Не успела? – Палаис разочарованно поджал тонкие губы. – Не успела подать, уже разочарование.
– Зазнайка! Тебя испугалась! Ей рассказали про твои выходки.
– Будет лентяйничать, еще не так испугается!
– Опять? И так на боку сидишь!
– И пусть!
– Умолкните! Идет!