Цыганские сказания

— Ну, пусть ещё разок будет...

Глава XIV. «Не всякое яблочко по зубам». Цыганская народная пословица

Bjav baro ame kerasa, te javen sare roma.

Чисто теоретически, прогулка по торговому центру предполагалась как триумфально-развлекательная. Конечно, со скидкой на тот факт, что я не очень люблю шоппинг. Однако сам процесс шатания по светлым, просторным «улицам», «площадям» и «перекрёсткам» серьёзно поднял бы мне настроение, если бы не очередная размолвка с Кристо. Сначала он ушёл спать на диван в гостиную, обнаружив, что я ношу медальон с портретом и локоном императора. Точнее даже, не сразу после этого, а когда я наотрез отказалась снимать его даже в постели. Ну, правда, кто знает, в какой момент Ордену Сорокопута придёт в голову выдернуть меня из дома! Днём я хотя бы ношу булавки на бюстгальтере, и, значит, с большой вероятностью смогу собраться. А ночью ведь так и выскочу — неглиже, и понесусь в весёленькой пижамке. Объяснить я это никак не могла, а просто довериться он наотрез отказался, ещё и заявив, что ситуация становится до отвратительного похожей на игру на его чувствах. А у него есть гордость.

С утра же курьер вообще принёс письменно изложенное пожелание императора видеть меня за ужином. Лично меня, без сопровождения в виде мужа ли, подруги или дуэньи — напрямую не говорилось, но намёк был более чем прозрачен. Я бы, наверное, и сама нашла повод уклониться, но Кристо решил показать свою мужскую власть. Встал и заявил, руки в боки:

— Ты туда не пойдёшь.

Вот тут меня какая-то муха и укусила. Слово за слово, ну и... господин личной императорской гвардии капитан умчался на работу в крайне раздражённом состоянии духа, а я, в ещё более раздражённом, села в лимузин и укатила к «Кирай Холло». Заражаться везением от золотой молодёжи. Прихватив с собой Катарину — покупки носить, если совершу. Ради такого дела она выторговала право не переодеваться в форму и поехала прямо в одном из своих невозможных нарядов: джинса, дырки, лохмушки, булавки и клёпки.

Некоторой проблемой стало то, что при виде меня юные дети и ещё более юные жёны крупных чиновников и бизнесменов немедленно старались удалиться. Конечно, было бы лестно думать, что они меня боятся. Но реалистичнее — что про меня ходят какие-то страшные слухи или мне объявили бойкот из презрения. Стоило мне зайти в лавчонку, полную нелепых платьиц или ногоубийственных туфелек, на выход чуть ли не очередь образовывалась — хотя каждый улепётывающий старался исчезнуть с независимым и равнодушным видом, как бы невзначай. Сначала я просто искоса наблюдала за этим шоу, а потом в порядке хулиганства стала внезапно подскакивать к кому-нибудь и чуть дёргать за одежду — как в детстве, когда играешь в салки, и обязательно в какой-то момент Нуцика, которая с сестрой приходит из-за реки с нами гулять, а сама из Буковины приехала из-за войны, всегда в блузе с «разрезанными» рукавами-крыльями, Нуцика закричит, что за рукав хватать несчитово, надо до тела трогать, и все её будут спрашивать, а если рука сейчас напротив зада-переда, понравится ли ей до тела, а она скажет, что тогда можно до одежды, а все закричат «или так, или так, а иначе дурак!», потому что все знают, что в крайнем случае, если бегаешь и никак не осалишь, всегда можно схватить за рукав Нуцику или её маленькую сестру, Джинку. Пару раз рукава даже отрывали, и приходилось кому-нибудь бежать за ниткой и иголкой, иначе бы Нуцику вздули дома, и за неё, и за малую. Джинка ещё была хромая из-за простреленной ноги, и часто и неловко падала, расшибая руки, а порой и нос, и потом долго стояла и смотрела на красные бусины на мякоти ладоней — она была немного блаженная. Если при ней кто-то царапался или получал ссадину, или, не приведи Господь, у кого-то из носа кровь текла, её парализовывало. Стояла, смотрела, молчала и думала. Можно было её развернуть кругом, лицом прочь от крови, но она всё равно ещё некоторое время стояла и молчала.

Джинка так ярко встаёт у меня перед глазами в какой-то момент, что слёзы наворачиваются — так, просто. Наверное, от ностальгии.

— Ну, приехали! Ты чего, совсем сумасшедшая? То на людей кидаешься, то ревёшь, — Катарина наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза. — Может, ты голодная? Ты за завтраком не ела почти, так, кофе похлебала.

— Голодная, — сознаюсь я со вздохом. — Пойдём искать кафешку.

— Мы на втором этаже мимо ресторана проходили. Давай вернёмся. У меня хоть руки отдохнут, — сиротка заглядывает в бумажный пакет с цветастым логотипом. — Зачем тебе столько книг? И ради какого лешего надо было шататься по ювелиркам и модным лавочкам, если всё равно, кроме книг, ничего покупать не собираешься?

— Книги покупают с одной единственной целью, курсант: читать. Давай, веди меня к еде, о, клубок Ариадны.

— Клубок Ариадны сам по себе никого не вёл. С его помощью дорогу помечали. Это в сказках волшебный клубочек по нужной тропинке катится, — не остаётся в долгу девчонка. — А почему дуболомы не могут книги нести?

— Им запрещено. Они телохранители. Руки должны всегда оставаться свободными.

— Какая разница, они же — вампиры.

Как назло, именно эту фразу Катарина произносит по-немецки, так что на нас оглядываются стоящие стайкой у одной из витрины девушки и, естественно, тут же уносятся прочь. Несмотря на культ вампироглянца, насаждаемый Ловашем среди молодёжи, боящихся приближаться к упырям всё ещё немало. Жаль, уверена, неторопливо пройдя вдоль всех девушек, я захватила бы больше везения.

— Кстати, тебе, в отличие от них, я могу приказать нести пакеты вприсядку. И будешь скакать, как русский матрос под «Яблочко».

— А я откажусь, и ничего мне не будет!

— Будет. Две недели гауптвахты.

— У! Что ты такая злюка сегодня?

— Для тебя не важно, от чего. Тебе важно, что из этого следует.

— В смысле, трогать тебя нельзя?

— Именно.

Катарина чуть прибавляет шаг, бурча себе под нос что-то вроде: «Психологическое насилие, совершенно антипедагогично, жаловаться в службу защиты детства».

В ресторане не очень людно. И, по-моему, не очень принято есть. Томные с недосыпа венгерки, задумчиво разгоняя воздух накладными ресницами, пьют чаи с добавлением кто цветов, кто ягодок, и закусывают десертами вроде того, чем пробавляется Ференц Беренчи. Но он-то лишён самой возможности есть нормально... Я даже было засомневалась, бывает ли здесь простая человеческая пища; однако же передо мной кладут довольно увесистое меню и заверяют, что готовы подать всё, что я из него выберу. Катарина вытягивает шею со своего места, стараясь заглянуть в список блюд.

— Ты чего суетишься? Ты же мой завтрак и слопала к своему вдобавок, — ворчу я.

— Я — растущий организм. У меня энергии много уходит. Особенно когда я книжки твои таскаю. Ты что будешь?

— Сосиски с тушёной капустой.

— Тебя с неё не пучит?

— Пол-империи ест тушёную капусту, и ничего, — я передаю сиротке меню.

— Ещё как чего, давно ты в общественном транспорте не ездила, красавица! С утра зайдёшь, и сразу видно, кто тут любит традиционную имперскую кухню. Пахнет совсем не яблочными штруделями. А мне с тобой ещё в лимузине ехать.

— Дай обратно, — не то, чтобы на меня так действовали шуточки ниже пояса, но желание поесть капустки действительно отпало. — Буду салат из креветок, и только попробуй, скажи что-нибудь по этому поводу.

— Ну, и я тогда его. Двойную порцию. И кофе с карамелью.

— Ты нарочно всегда ешь и пьёшь то же, что я?

— Я цыганка, — Катарина пожимает плечами. — Все побежали, и я побежал.

Мне это говорит девчонка с волосами, выкрашенными зелёнкой. Похоже, иронию в ситуации нахожу только я.

Песня настигает меня уже после полдника — в туалете. По крайней мере, когда я выхожу из него, ресторан кажется мне почти совершенно пустым: только чуть различимые, бледные, вытянутые тени сидят и двигаются между столиками. Никаких звуков, только неясная, чуть ощутимая тяга: прочь и вниз. Немного поколебавшись, я кладу возле солонки на нашем столе записку.

«Кристо, спрячь меня в шкаф!»

Я потихоньку написала её ещё до последней ссоры, обдумав заранее, в лимузине по дороге домой — если, не приведи Господь, в ресторане есть невидимый мне наблюдатель, более прямой текст вызовет подозрение, и записку уничтожат. А так — даже если безопасники, прежде, чем отдать Кристо, станут её всячески вертеть и разгадывать, то Катарина успеет увидеть её и передать нужные слова брату. То есть я надеюсь, что сиротке придёт это в голову. И что мой муж вспомнит, о чём я.

Да и вообще до сих пор заинтересован в моей судьбе. Поскольку я, похоже, всерьёз вытянула карту «Риксна», Раздор, с двумя разъярёнными воинами, скрестившими мечи в поединке.

Ладно, в прошлые два раза я тоже думала, что всё. И всё равно наставало утро, когда я просыпалась от того, что он встал с кровати.

По счастью, я вспоминаю об улыбке, когда тяга — где-то на выходе из торгового центра — становится ощутимо сильнее. Ах, как жаль, что нельзя просто скинуть булавки и поддаться! Наслаждение, сопоставимое разве что... с танцем ради танца. Ну, или с тем, что у нас обычно с Кристо было после яростного десятиминутного танго, когда на меня накатывало. Из этого танца чертовски легко перейти к очень похожим движениям в горизонтальном положении. Не сейчас, Лиляна! Не отвлекайся. Иди как можно медленнее, чтобы след не простыл. Ты же хочешь, чтобы он тебя нашёл, ну, если начнёт искать. Надо же было нам рассориться так не вовремя...