Дальний свет

Рамишев помешал совсем немного и, сдвинув две-три карты сверху, забрал следующую себе.

Пурпоров сделал так же, как Сибилла, но снял куда больше половины и взял карту почти из самого низа.

Феликс долго мешал колоду (ему всё не нравилось, как она ложилась), разворачивал карты веером, выбирал одну — нет, другую — нет, всё-таки первую — снова смешивал всё и нервно тасовал.

— Можно же сколько угодно мешать, да?

— Да, — кивнула Сибилла. — Но в итоге ты всё равно должен что-нибудь выбрать.

Он остановился на секунду и крепко сжал колоду. Затем зарылся пальцами в самую глубину и погодя выцарапал оттуда карту.

Китти стояла поодаль от всех, у дверей, будто слушала что-то за ними. Когда Сибилла окликнула её, она подошла и, не тасуя, взяла первую же карту сверху. Казалось, её единственную не особо интересовал процесс.

Сибилла оглядела всех и, несколько смущаясь, проговорила:

— Теперь надо открыть карты. В той же самой последовательности, в которой их брали.

Она поколебалась, но всё же первой выложила карту на пол. Это была снежная тропа, широкая и извилистая, уходившая в ту даль, куда шёл одинокий путник. Казалось, он так и будет брести в бесконечность, пока будет петлять тропа.

— Это наша дорога и путь, — объяснила Сибилла. Тихо прибавила. — И моя. Вся, что ни остаётся.

Она глянула на Рамишева. Тот чуть было не выронил карту, но всё же положил её ровно под первой. Арену цирка с противоположных сторон освещали два факела, и канатоходец-жонглёр никак не мог решить, к какому из двоих направиться перед тем, как начинать номер.

— Это выбор, — прокомментировала Сибилла. — Между важным и важным, между необходимым и необходимым. Нам всем придётся его сделать, но тебе — в особенности.

На карте Пурпорова белел большой придорожный камень. Поверхность его была испещрена нечёткими надписями, в трещинах же пробивались молодые побеги какого-то растения.

— Это память, — сказала Сибилла. — Камень не может ничего сделать, но запоминает всё, что прошло мимо. Позже он будет свидетелем. А из скрытых до поры семян когда-то вырастет новая жизнь.

— Память — лучшее оружие? — осенило Пурпорова.

— Именно! — воскликнула Сибилла, радостная оттого, что её поняли, как надо.

Феликс быстро метнул взгляд в их сторону. Ему вдруг вспомнилось, как в студенчестве, курсе на пятом, он представлял, что героически погибнет, а годы спустя кто-нибудь напишет обо всём. «Никогда не думал, что это сделаешь ты», — хотел он сказать Пурпорову, но конечно, не сказал. Только повеяло давним, почти позабытым, которое вдруг начало сбываться.

— Теперь ты, — Сибилла смотрела на него несколько робко, но настойчиво.

— А… Да.

Феликс глубоко вдохнул ещё раз и резко выложил карту под предыдущими, накрыв её ладонью. Затем осторожно убрал руку.

Сибилла, вдруг очень заинтересовавшись, даже передвинулась со своего места и наклонилась рядом с Феликсом над картой. На рисунке неслось по кругу огромное чёртово колесо. Верхние кабинки взмывали в синеву на фоне тонких шпилей и изящных башен города, нижние же погружались к его чёрному антиподу с выбитыми стёклами, что искажённым отражением простирался вниз.

— Что это? — Феликс покосился на Сибиллу и кивнул на карту.

— Колесо, — завороженно пробормотала она. — Колесо жизни и смерти. Тебе, кажется, предстоит что-то совсем особенное.

— Что особенное?

Сибилла наконец оторвалась от карты и подняла взгляд на него:

— Понимаешь… это как будто два противоположных. Но на самом деле это один и тот же город. Один и тот же мир. Понимаешь?

Феликс понимал её, но не понимал, в чём именно здесь смысл. Он быстро окинул взглядом все выложенные карты.

— Это ведь одна история? Да?

Сибилла кивнула.

— Значит, это сюда выводит нас дорога? Но куда всё-таки? Сюда? — Феликс ткнул в верхнюю часть карты. — Или сюда?

Сибилла думала было что-то ответить, обернулась в сторону, где стояла Китти:

— Последняя карта у неё…

— Я думаю, нам пора, господа, — Китти сдвинулась и подалась к двери. — Прошло уже достаточно времени.

Феликс заметил, что она успела подсмотреть в свою карту.

— Китти, — остановил он настороженно. — Что у тебя?

— У меня? — она мельком оглянулась, будто не поняла, о чём речь.

На лице Сибиллы вдруг отразились испуг и догадка. Она быстро просмотрела оставшиеся карты, вскинула голову, чтобы что-то сказать, но наткнулась на взгляд Китти: металлический и запрещающий. И Сибилла ничего не сказала.

— Я пойду первой, — Китти приотворила дверь. — Подготовьте пока снаряжение. Пешком нельзя пройти далеко.

Снег взвивался сыпучим белым облаком из-под полозьев снегохода. Было не рассмотреть даже дорогу под собой, не то что окрестности. Последнее поэтому Феликс доверил Рамишеву, сам же полностью сосредоточился на управлении своенравным механизмом (нет, человек, я поеду в эту сторону, а не куда ты хочешь).

Разумеется, он сказал, что сможет вести эту ярко-красную нелепую конструкцию, раз уж доводилось водить похожую раньше (в подробности он вдаваться не стал, но вправду ведь довелось однажды). Как-то в зимние каникулы — Феликс тогда был в средних классах — мама за что-то обиделась на него или на отца, на них обоих и на неделю уехала к кому-то в гости, папа же без лишних объяснений повёз Феликса за город, где они вдоволь час за часом рассекали на снегоходе. Обычно спокойный и сдержанный, отец нарезал виражи и петли, спускался с таких крутых горок, от которых закладывало в ушах и хотелось перекричать ветер, только за руль почему-то не пускал. Но капризное и упорное «дай мне порулить! дай мне порулить!» в итоге всё же возымело успех. (И пожалуй, то был единственный раз в жизни Феликса, когда подобное срабатывало).

Рамишев судорожно вцепился в его плечо.

— Что такое?

— Впереди… — пробормотал тот.

Феликс затормозил снегоход и приподнялся, чтоб рассмотреть.

— Блокпост, — шёпотом пояснил Рамишев.

Впереди и правда бродили: несколько человек за снежным взгорком. В блуждавших пятнах фонарей иногда поблёскивали бляшки на чёрной форме.

— Это не блокпост, Витик, — снисходительно бросил Феликс. — Всего-то три-четыре спеца.

— Но значит, мы не сможем обойти с этой стороны…

Феликс следил почти зачарованно, как перемещались в потёмках неровные круги света, как снег рыжел в них и вновь подёргивался сумраком, превращался в призрачно-белый. Прихотливое решение всё отчётливей созревало в голове.

— Помнишь, как мы уходили с Озёрной? — заговорщически шепнул Феликс. — Когда перекрыли проходы?

— Конечно, помню, — откликнулся Рамишев.

— Почему бы не повторить?

Тот замолчал ненадолго. Потом произнёс:

— Мне кажется, это плохая идея.

— Почему же? В тот раз мы прорвались.