Дайте собакам мяса

Но нам могло хватить и гражданки Баевой. Нужно было провести ещё допрос дочери Якира и его зятя, известного барда Юлия Кима — скорее всего, без последствий для них, но пусть переживают. Ещё можно было побеспокоить супругу Якира, о ней у меня тоже сложилось не самое лестное мнение, и её показания могли быть полезны. В общем, фронт работ был понятен, а мои опасения насчет следователей были напрасными — если и Трофимов себя проявит с хорошей стороны, то у Алидина появится серьезная дилемма, кого из них делать начальником следственного отдела. Впрочем, здоровая конкуренция шла делу только на пользу.

Я в эту рутину влезать не собирался. Контролировать, почитывать показания, указывать на недочеты и мягко направлять в нужную сторону — да, этим придется заниматься, чтобы не пустить порученное дело на самотек. Но и сидеть над душой у подчиненных было бессмысленно. С тем же Бардиным мы были в одном звании, а опыт у него в деле борьбы с антисоветчиками был как бы не больше, чем у меня и «моего» Орехова вместе взятых. Он и этот мой визит воспринял, кажется, с легким недовольством, но я сослался на недостаток знаний в следственных делах, и он это проглотил. Но такое срабатывало всего один раз.

Впрочем, из всех возможных свидетелей, которых предполагалось привлечь по этому делу, меня привлекали только некоторые. В первую очередь это был Анатолий Якобсон — я всё ещё не мог простить ему то, что он втянул Ирину Гривнину в попытку моей вербовки. Ну а во вторую — Виктор Красин, у которого я хотел узнать ещё и подробности финансовых схем, которые проворачивали диссиденты под носом у советских органов. Причем я был уверен, что Красин поплывет уже после первых допросов, к тому же у меня было разрешение на его арест — пусть и по семидесятой статье. Ну а памятуя о том, как он на пару с Якиром «пел» нужные Комитету песни, я надеялся сломать его без лишней крови и не слишком переступая закон.

* * *

Лёшкин список я тасовал и так, и эдак, пытаясь свести к минимуму вероятность того, что нужным человеком окажется третья женщина. Я расставил их по алфавиту, потом пару раз поменял местами, потом начал отсортировал по первым цифрам телефонов… И всё равно две первые встречи прошли впустую — они ничем не смогли мне помочь. Почерк не узнали, знакомых, которые жили в Хамовниках или на Соколе, у них не было — всё же эта клака не являлась единым организмом, многие её представительницы и не подозревали о существовании друг друга.

И на последнюю встречу я направлялся с некоторой опаской — вдруг и это пустышка, вдруг придется снова идти на поклон к Лёшке и всё-таки отдавать ему заветные контрамарки? Впрочем, я был готов к такому исходу, так что в итоге ничего не терял — было жаль лишь времени, которое приходилось тратить на какую-то ерунду.

Женщинам я сразу представлялся по полной программе — майор такой-то, управление КГБ по Москве и области, но встреча частная и без последствий. Соглашались приехать в назначенное время они почему-то легко — и лишь после второй встречи я понял, что их объединяет. Обе эти женщины бальзаковского возраста были в разводе, но явно не оставили попытки устроить личную жизнь, и лишь мой возраст оказывался защитой от их устремлений — они совсем не ожидали встретить майора двадцати восьми лет, надеясь на кого-то постарше. Видимо, вроде того же Бардина, который майорские звезды заработал только к сороковнику.

Третья женщина — её звали Зинаида Степановна — тоже легко пошла на контакт и даже сама предложила место встречи. Из Конторы я сбежал после обеда, до пяти успел побеседовать с предыдущими контактами от Лёшки, так что шесть вечера в сквере у Большого меня вполне устроили. Я даже успел забежать обратно в управление и перекусить в столовой — она, правда, уже закрывалась, но нераспроданные булочки и остывший кофе у буфетчицы нашлись.

Зинаиду Степановну я узнал сразу, хотя никогда её не видел. Полноватая женщина лет пятидесяти с высоким шиньоном на голове и в боевой раскраске вышедшей на тропу войны хищницы; слишком короткое для её возраста и фигуры платье в вертикальную полоску; множество колец на пальцах и ещё больше — колье на шее, которая предательски выдавала возраст её обладательницы. И вычурные солнечные очки в яркой белой оправе с крыльями — очень полезный атрибут в летней Москве 1972 года. Я снял свои — самые обычные, отечественные, но вполне справляющиеся со своей функцией — и убрал их во внутренний карман пиджака. Да, пиджаки мы носили даже по этой жаре, хотя некоторые опера вызывающе щеголяли в рубашках с короткими рукавами.

Зинаида Степановна заняла одну из лавочек, расположившись так, чтобы ни у кого не возникло желания сесть на свободное место — этот сигнал считывала вся немалая толпа, которая у вечеру заполонила весь центр. Я подошел, встал напротив женщины, чуть склонил голову и спросил:

— Это вы Зинаида Степановна?

Она небрежным жестом сняла очки, подняла на меня взгляд — и я заметил то самое разочарование, которое уже видел в глазах её приятельниц.

— Виктор Алексеевич?

— Он самый, — улыбнулся я. — Позвольте присесть?

— Конечно, — она подвинулась. — Я думала, вы постарше, а у вас, оказывается, звания даже детям раздают.

Это было грубо, но в чем-то она была права. Мой экспресс по карьерной лестнице был слишком быстрым.

— Не всем детям, только лучшим, — я снова улыбнулся. — Не обращайте внимания, тем более что я без мундира.

— А у вас они разве не обязательны? — уточнила она.

— Только при особых обстоятельствах, — пояснил я. — Сейчас — нет, обстоятельства вовсе не особые. Рад знакомству, Зинаида Степановна.

— Зовите просто Зинаидой, — она нелепо махнула рукой с очками. — А то я чувствую себя совсем старухой рядом с вами.

— Тогда вы можете называть меня Виктором, так даже лучше.

— Хорошо, Виктор… — она чуть запнулась. — Так зачем я вам понадобилась? Надеюсь, ваши слова о том, что мне ничего не грозит, не были пустым враньем?

— Ну что вы! У меня и в мыслях не было врать вам… Вот, посмотрите.

Я достал одно из писем неизвестной доброжелательницы — в нем она требовала арестовать меня и отправить на Колыму, — и протянул собеседнице. Она взяла письмо с легким сомнением, но всё развернула его и вчиталась. Спустя несколько строк письмо опустилось ей на колени, она подняла глаза к небу — вернее, к скульптурной композиции с Аполлоном и лошадьми над портиком театра, — немного посидела так и вернулась к чтению.