Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)
Шрифт:
Я увидел в этом иронию – сломанная рамка и капли крови омрачили запечатленное счастье. Это даже, черт побери, было почти уместно – запятнать ее именно так. Моя жизнь была разрушена так же, как сейчас была разбита эта фотография. Ни моя жизнь, ни фотография уже никогда не будут прежними. Чертова память о ней теперь была запятнана знанием того, что послужило причиной ее смерти. А знал ли я когда-нибудь по-настоящему свою мать?
Я хотел знать, кто, черт возьми, был настолько важен, чтобы ради него рискнуть, на хрен, всем. Кто был так чертовски важен, чтобы за него ее захотели убить. Кого она, б…ь, пыталась спасти, тем самым чуть не убив собственного сына. Я хотел знать, кому она, б…ь, предпочла меня, свою гребаную плоть и кровь, за кого готова была умереть…
Изабелла. Гребаная Изабелла. La mia bella ragazza.
Те слова, что говорил о ней Аро, имели большее значение для моего отца, чем я понимал, о том, что Белла была для него не просто очередной рабыней. Слова Эсме о том, что моя мать не могла не любить ее. И мой отец… все, что он говорил, теперь приобрело смысл. Когда мы ходили в тир, он сказал, что она не сделала ничего, чтобы заслужить его ненависть, но он, черт возьми, ни разу не сказал, что не ненавидит ее. Сейчас все было чертовски ясно… он винил ее. Вот почему он наказал ее в день годовщины смерти мамы, почему он, на хрен, положил пистолет там, где – он знал – она найдет его. Он хотел причинить ей боль, хотел, чтобы она почувствовала такую же боль, которую испытывал он. Он винил ее в том, что случилось с мамой, он винил ее в тот день и хотел наказать за это. Он наказал ее не за то, что она дотронулась до его незаряженного пистолета, он наказал ее за то, что она, б…ь, существует. Он наказал истинно невиновную в ситуации, созданной его же собственными гребаными ошибками. Ошибками обоих моих родителей.
Господи, она снова расплачивается за ошибки других людей! Всю жизнь ее избивали за херню, которую она не совершала, и сейчас с ней происходит то же. Это было отвратительно, так дьявольски отвратительно. Я, на хрен, заплатил за их ошибку в тот день, когда был ранен, а Изабелла до сих пор расплачивается за их сраные ошибки.
По мне снова пробежала ярость, я испытал сильнейшее негодование. Я зашагал еще ожесточеннее, стараясь взять себя в руки. Ведь ни фига не изменилось, сейчас она все та же девушка, какой была сегодня утром и на прошлой неделе. Я, б…ь, любил ее, а она любила меня, и она никогда намеренно не причинит мне боль. Я это знал. Я, б…ь, верил ей, и ничего не изменилось.
Но… казалось, что все теперь совсем по-другому. Как можно просто, черт побери, забыть об этом? Как можно просто вернуться? Как можно прекратить это, зная, что любимая девушка, сама того не подозревая, погубила твою никчемную жизнь? Как, на хрен, ЭТО можно простить? Господи, да я ни хрена не должен ей прощать, ведь у нее не было никаких причин, черт возьми, чувствовать себя виноватой!
Я зашел в ванную комнату и поднял взгляд, наткнувшись на отражение в зеркале. Я замер, рассматривая себя. Я был неопрятен, дурацкие волосы торчали в разные стороны, из-за борьбы со слезами глаза были налиты кровью. Я съехал с катушек, и разглядывание себя в зеркало не поможет мне. Я был чертовски похож на нее, на мою мать. Те же дебильные бронзовые волосы, те же гребаные зеленые глаза. Глядя на свое отражение, я увидел в глазах то же опустошение, которое было у нее в момент, когда он нажал на спусковой крючок и забрал ее у меня. Выглядел я точь-в-точь как она. Это обстоятельство спасало мою задницу много раз, но теперь… теперь это причиняло мне адскую боль.
Я сошел с ума, все было как в тумане, я цеплялся за последнюю ниточку сознания. Моя рука самопроизвольно сжалась в кулак, и я отвел его назад, а затем резко выбросил вперед. Кулак встретился с зеркалом, и оно треснуло. Я делал это снова и снова, я, б…ь, колотил по
нему, осколки стекла летали повсюду. Мою руку нещадно жгло. Мне было все равно, и я, на хрен, не остановился до тех пор, пока не разбил последний кусок стекла, мое отражение исчезло. Я чувствовал, как эмоции разгорались внутри с каждым ударом, гнев и скорбь, и опустошение подталкивали меня. Они ослабли только после того, как я в последний раз отвел назад руку и вложил все свои гребаные силы в этот удар. В миг, когда боль от удара пронзила руку, я закричал.– Б…ь! – вскрикнул я, схватив себя за запястье.
Я опустил взгляд и был потрясен, увидев, сколько крови было на руке от ударов по зеркалу. Я попытался пошевелить пальцами и скорчился от боли, мгновенно осознав, что я, действительно, долбил по чему-то. Я сделал несколько шагов в направлении стены и, опершись о нее спиной, сполз на пол. Я подтянул колени к груди и начал раскачиваться, пытаясь прийти в себя. Мое дыхание было затрудненным, глаза все еще горели и были стеклянными от слез. Ярость, поколебавшись, уступила место другому чувству, которое я хотел испытывать. Я пытался побороть его, но оно было мощным и поглотило меня.
Это было отчаяние. Я был раздавлен, тоска была такой же жестокой, какую я помнил с того времени, как проснулся в больнице, когда мне было восемь лет. Как будто я терял ее снова и снова, как будто это дерьмо повторялось. Она умерла, моя мать, на хрен, умерла.
В тот момент я утратил последние крупицы самообладания, и из глаз покатились слезы. Я, черт возьми, просто сдался, осознав, что бесполезно пытаться предотвратить их. Каждая из этих слез была несправедливой, но жизнь, в принципе, была чертовски несправедливой штукой. Я выучил это много лет назад. Мы все были раздавлены – каждый из нас. Мы все страдали, и нам пришлось пожертвовать чем-то, и по какому сраному праву я собираюсь искать виновных в этом? В конце концов, на хрен, неважно, на кого я злился и кого обвинял, она, б…ь, все равно мертва. Отцу я говорил ту же самую херню много месяцев назад, когда он пришел в ярость и выплеснул свое отчаяние на Изабеллу. Я сказал, что мама умерла, и, кого бы он ни наказал, на ком бы ни отыгрался, она не вернется. Ее уже нет. Ее, черт побери, нет.
Я не знаю, как долго сидел вот так, погруженный в свою тоску. Я обхватил руками колени и опустил голову… и я, б…ь, заплакал. Вся адская боль, которую я долгие годы подавлял, настигла меня, и я просто отпустил ее, каплю за каплей. Я позволил себе соскользнуть в бездну страданий, и на самом деле сразу же почувствовал их. Я позволил себе погрязнуть в этих муках, и горевать о том, что потерял. Я не собираюсь заботиться о сохранении приличий и отталкивать людей, причинять людям боль только потому, что мне самому сейчас адски больно. Я не думал даже ни о мести, ни о том, чтобы обвинять кого-то. Мне просто было чертовски больно.
К тому времени, когда я выплыл из пучины страданий и слезы высохли, в ванной уже воцарилась кромешная тьма. Я поднялся с пола и, морщась от боли, провел рукой по волосам. Правая рука и запястье отекли и пульсировали, там что-то, черт возьми, явно было сломано. Я пошел к раковине, и под ботинками захрустели стекла от разбитого зеркала. Я открыл кран и сунул руку под струю воды. Она была изрешечена порезами, ее жгло, но я старался не обращать внимания на эти неприятности, смывая кровь, насколько было возможно.
Закрыв воду, я вышел из ванной, в процессе скидывая туфли, потому что к их подошве прилипли осколки стекла. Я подошел к двери и остановился, положив руку на ручку. Взглянув на часы, я замер, пораженный тем, что уже полночь. Я тут же подумал, где сейчас Изабелла, и был слегка удивлен тем, что она не постучалась в дверь, чтобы проведать меня. Черт возьми, может быть, она и стучала, я ведь изолировался от всех в ванной, и скорее всего, даже не услышал бы этого. Я подумал, а что, если она уже, на хрен, все знает, и от мысли, что, на хрен, могло произойти после моего ухода, ужас пробежал по моему телу. Я не думал об этом раньше, я бы сосредоточен только на себе, и к моему немалому огорчению, не нашел ни секунды времени, чтобы подумать, как, черт возьми, она воспримет это. Она была растеряна, когда я, б…ь, выскочил из столовой, и не пришла ко мне за ответами, так значит, она уже все знает? Отец сказал ей?