Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

ДН. Глава 50. Часть 4:

Я сделал еще один глоток водки и услышал, как отец бормочет что-то себе под нос.

– Прости? – спросил я с раздражением, вопросительно поднимая брови.

Он покачал головой.

– Я сказал, что ты слишком много пьешь, тебе не стоит употреблять напитки вроде этого, – повторил он.

Я пожал плечами.

– Да ладно, все мы не без вредных привычек, отец. Я вообще-то хотел курнуть немного травки, но я пуст, и у меня вроде как нет гребаных ключей, чтобы спуститься и взять немного, – сказал я. – Так что водка, полагаю, в самый раз.

Он вздохнул.

– Мне жаль твою печень, ты ведешь ее прямиком к циррозу уже в свои семнадцать, – пробормотал он. – Это убьет тебя, если не прекратишь.

– Да ладно, все мы, на хрен, сдохнем когда-нибудь. Предпочитаю, чтобы это произошло из-за чего-то, что мне нравится, – пробубнил я, раздраженный тем, что он снова разыгрывал передо мной доктора.

Я поднес бутылку к губам, чтобы глотнуть еще немного, и как только жидкость прошла через горло и обожгла его, до меня дошло, что я только что сказал.

«Все мы, на хрен, сдохнем когда-нибудь. Предпочитаю, чтобы это произошло из-за чего-то, что мне нравится».

Господи, ведь это именно то, что сделала моя гребаная мать. Это напомнило мне обо всем том дерьме, что она любила приговаривать, когда мы были детьми: Nella vita – chi non risica – non rosica. Закон жизни: кто не рискует, тот не выигрывает. Она могла просто жить, комфортно и эгоистично, и в конечном итоге прожить довольно простую жизнь. Ей вовсе не нужно было рисковать собой, но она поступила именно так, потому что считала, что даже призрачная возможность выиграть стоит того. Стоило, черт возьми, умереть, если она могла спасти девочку, которая заслужила право на жизнь. Я чувствовал ту же херню. Дьявол, я до сих пор чувствовал то же, что и она. Я бы, не задумываясь, принес себя в жертву. Когда любишь кого-то так же сильно, как я, то готов пойти на все.

– Я, гм… – начал отец, нарушая напряженную тишину, которая воцарилась в комнате.

Я взглянул на него и увидел смущение на его лице.

– Я сказал Изабелле, чтобы она дала тебе время.

– Почему ты сказал ей это? – спросил я нерешительно.

Он вздохнул и покачал головой.

– Я никому не сказал, – выговорил он.

Я с облегчением кивнул.

– Она не знает, – тихо сказал я.

Он уставился на меня.

– Ты считаешь, что от нее это можно скрыть? Она потребует объяснений, а ты сам еще не решил, как к этому относиться, – сказал он.

Я вздохнул и провел рукой по волосам, морщась от чертовой боли в запястье.

– Я что-нибудь придумаю, что угодно. Но она ни в коем случае не должна, б…ь, узнать, что мама погибла, пытаясь спасти ее. Это ее, на хрен, уничтожит, особенно после той хрени, которую я сказал ей недавно, – ответил я.

С минуту он смотрел на меня, приподняв брови.

– Ты говорил с ней об этом? – тихо спросил он.

Я тоже смотрел на него, зная, что ему, черт побери, любопытно потому, что с ним я никогда не делился этим дерьмом. Просто я никогда, на хрен, не обсуждал это ни с кем, кроме нее.

– Я рассказал ей все, – пробормотал я. – И еще сказал одну чертовски жестокую чушь. Только вчера ночью она выказала беспокойство, что разрушила нашу семью, а я заявил, что все испортил тот, кто погубил мою мать. Я, б…ь, не знал, что это была она, о Боже! И она не должна узнать об этом, это убьет ее, ей будет намного больнее, чем мне сейчас.

Он вздохнул.

– И ты думаешь, что сможешь так поступить? Держать это в тайне от нее? – спросил он.

Я нерешительно кивнул.

– Я должен, – сказал я, чувствуя себя полным дерьмом из-за этого, но будучи уверен в том, что это правда.

Чувство вины от знания уничтожит Изабеллу, потому что она, без сомнения, будет, черт возьми, винить в этом себя.

– Знаешь, если тебе это поможет, то я уверен, что твоя тетя Эсме и Алек с удовольствием… – начал он.

Я прищурился, и гнев вспыхнул с новой силой.

– Даже, на хер, не думай об этом, – отрезал я, подавшись вперед так быстро, что чуть не уронил бутылку. – Она никуда, б…ь, не поедет!

Он замер, его глаза незначительно расширились.

– Я и не собирался предлагать тебе отправить ее куда-то, – сказал он. – Я хотел предложить тебе съездить куда-нибудь. Время лечит.

Я сухо засмеялся и покачал головой.

– Я не могу оставить ее. Я никогда, б…ь, не смогу оставить ее.

После моего безапелляционного заявления некоторое время мы просидели в тишине, ни один из нас не шевелился и ничего не говорил. В конце концов, он отвернулся к своему ноутбуку и снова принялся печатать, а я встал и вышел, не сказав ни слова. Нам больше нечего было сказать друг другу. После всего, что случилось, это было странно, но я почувствовал, что хотя бы в этот раз мы, наконец, поняли друг друга.

Я поднялся на третий этаж и притормозил в коридоре. Протянув руку, я схватился за ручку своей двери, и хоть это было неправильно и несправедливо по отношению к ней, но мне было нужно долбаное время, чтобы справиться с этим. Я не знал, что, на хрен, собирался сказать ей, как объяснить, не говоря правду, но я должен был придумать какой-то вариант. Я повернул ручку и замер, озноб пробежал по позвоночнику, когда из комнаты напротив я услышал тихий всхлип. Я закрыл глаза, этот звук проник в грудь, к самому сердцу. Она чертовски страдала.

Я даже не успел подумать ни о чем, не успел принять никакого осознанного решения, отреагировал сугубо инстинктивно в тот же миг, как понял, что она расстроена. Я отпустил ручку, отвернулся и подошел к ее комнате. Тихо открыв дверь, я проскользнул внутрь. Было уже совсем темно, и я несколько раз моргнул, пытаясь привыкнуть к темноте. Я закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов вперед, застыв, когда взгляд упал на нее. Она лежала, свернувшись калачиком, в моей футболке, и намертво вцепившись в подушку. Боль с новой силой накрыла меня, снова поднялась к груди, а гнев и ненависть забурлили в животе, когда я посмотрел на нее. Это была она. Моя мать умерла, и это было из-за нее.

Она всхлипывала, тихо плакала во сне, и мне захотелось подойти к ней, но я чертовски боялся сделать это. Я боялся обидеть ее или вспылить. Я чувствовал обиду, и обвинял ее, и терзался чувством вины, и мне было ужасно стыдно, мои глаза снова заволокло туманом и защипало от слез, которые вот-вот могли хлынуть рекой. Я отошел и сел на диван, закрыв лицо руками. Это был пипец, полный пипец. Мы были так идиотски счастливы, мы оба, наконец, нашли чертово светлое пятно во Вселенной, как прошлое настигло нас из темноты и угрожало утащить обоих вниз. А она об этом даже не подозревала. Она ни черта не знала обо всем этом, и я никогда не смогу признаться ей. Я не мог позволить ей узнать.