Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Я начал паниковать и быстро открыл дверь. Все это казалось чертовски нереальным, а я был почти в беспамятстве, грусть и ярость по-прежнему бурлили у меня внутри. Я посмотрел на ее закрытую дверь и некоторое время спорил с собой, идти в комнату, чтобы посмотреть, как она, или нет, но я боялся. Чтобы войти к ней я еще не был достаточно уравновешен, ведь все-таки я не знал, что было ей известно, или что она об этом думала, так какого хрена я туда попрусь? Я чувствовал себя мудаком, потому что, если она знала правду, ей наверняка сейчас чертовски больно, и проблема в том, что больно ей было из-за меня. Я не должен был даже заговаривать с ней, пока сам для себя не определюсь с этим дерьмом.

Я повернулся и пошел по коридору, угнетаемый чувством вины. Мне казалось, как будто я уходил от нее, как будто я от нее отказывался. Я не мог даже представить, что она думает или чувствует, зная, что я, б…ь, сбежал от нее и заперся. Мне было нужно время, чтобы свыкнуться с этим дерьмом и справиться с ним. Я начал спускаться по лестнице и направился прямиком на кухню. И принялся открывать шкафы в поисках бутылки водки, я знал, что она должна быть там. Я нашел ее в шкафу с дурацкими тарелками, достал, открутил крышку и поднес к губам. Я начал глотать жидкость, обжигающую горло и желудок, но она проходила куда более мягко, чем гребаный «Патрон». Оторвавшись от горлышка, я начал открывать другие шкафы, чтобы отыскать какое-нибудь обезболивающее, которое где-то тут держал отец, и через пару секунд нашел бутылек «Персосета». Я открыл его и схватил сразу две, бросив банку на место. Таблетки я запил водкой и прислонился спиной к стойке в темной кухне, пытаясь привести мысли в порядок.

(4) французская водка, считается лучшей в мире по вкусу и принадлежит к самому высшему классу — «ультра-премиум». Производится во Франции в провинции Cognac, что изначально наделяет ее уникальностью и безупречным качеством

(5) единственный чистый и натуральный апельсиновый ликер, произведенный в Мексике, идеально подходит для коктейлей на основе текилы Patron

ДН. Глава 50. Часть 3:

Время текло, а я все пытался понять, в какую фигню вдруг превратилась наша жизнь. В конце концов, я отстранился от стойки и медленно направился к лестнице. Мне было, черт возьми, невдомек, что я делаю, куда, на хрен, иду, но я чувствовал нервозность. Я остановился, когда добрался до второго этажа и увидел свет в кабинете отца. Я почувствовал вспышку гнева, но постарался подавить ее, не желая сорваться снова, как в ванной комнате. Я быстро прикинул, что мне делать, после чего сам себе сказал: а к черту все!.. и подошел к двери. Я даже не стал стучать – какой смысл? Мне уже было все равно.

Я повернул ручку, открыл дверь и вошел внутрь. Подошел и плюхнулся в кожаное кресло. Запрокинув голову, отхлебнул из бутылки пару глотков водки.

Молча взглянул на отца, и только тогда заметил, что он даже не обращает на меня никакого внимания. Он печатал что-то на ноутбуке, глаза были сосредоточены на экране. Я снова почувствовал краткую вспышку паники, заинтересовавшись, что за хрень он делает, поскольку сегодня утром Эмметт взломал его, чтобы изменить код GPS. После того, что он сказал за столом, я начал сомневаться, было ли это хорошей идеей, но сейчас было уже слишком поздно, чтобы домысливать это дерьмо. Все было уже сделано.

Некоторое время мы тихо сидели, никто ничего не говорил, и единственными звуками в комнате были стук его пальцев по клавиатуре и тиканье часов на стене. Я снова начал глотать водку, как воду, надеясь, что она заглушит эту дьявольскую боль. Я до сих пор чувствовал ее в груди. Обезболивающие ослабили физическую боль, но боль эмоциональная по-прежнему была очень сильной. Я был раздавлен, сломлен, и каждый раз, когда я поднимал глаза на отца, я чувствовал, как внутри разгорается гнев. Это дерьмо тревожило меня, потому что как, черт возьми, в этом случае я буду реагировать на Изабеллу? Я привык обвинять отца и, тем не менее, глядя на него сейчас, по-прежнему чувствовал дикую ярость. Я боялся сорваться на нее, потерять рассудок и, на хрен, потерять ее. Несмотря ни на что, я не мог смириться с мыслью, что когда-нибудь потеряю ее. Я ее любил. Я в ней нуждался.

– Мне хотелось бы никогда не говорить тебе этого, – наконец, сказал отец, нарушая напряженную тишину.

Я видел, что его пальцы больше не порхают по клавиатуре ноутбука, но он по-прежнему не смотрел на меня.

– Я думал, что это жестоко, и что ничего хорошего из этого не выйдет, особенно сейчас. Я боялся, зная, что это принесет вам больше вреда, чем пользы. Ты, наконец, снова был счастлив, и я не хотел все испортить.

Я смотрел на него с минуту, не зная, что сказать. Я, что, б…ь, должен поблагодарить его? Он немного помолчал, прежде чем вздохнуть и, откинувшись на спинку стула, наконец, посмотреть на меня. Он нахмурился, выражение его лица было мрачным. Казалось, что ему было почти так же чертовски больно, как и мне.

– Она просила меня спасти ее, – сказал он, качая головой. – Я позвонил Чарльзу-старшему после нашего отъезда из Финикса, и тогда впервые попросил его продать Изабеллу, но он отказался. Я точно не знаю, почему, я хочу сказать, что ей тогда было всего три года, так что от нее было куда больше неприятностей, чем помощи, но, откровенно говоря, я не из тех, кто имел право расспрашивать его. Она была его собственностью. Я сказал это твоей маме, но поначалу она не смирилась с этим, тогда я сказал, что она должна бросить это дело. Нельзя просто ходить и задавать вопросы о рабах, какими бы юными и миленькими они ни были. В конце концов, она сказала мне, что все поняла и забудет об этом.

Он опять замолчал и потер переносицу.

– Я должен был знать ее лучше. Я должен был знать, что твоя мать не оставила это дело. Она попросила меня брать ее с собой каждый раз, когда я отправлялся в Финикс, и я не видел в этом ничего плохого. Это было похоже на помешательство. Она стала снимать деньги со счета, спуская их тысячами, и не могла внятно объяснить, что делает с ними. Вообще-то, почти точно так же поступаешь и ты, вот почему я считаю тебя ненадежным. Тогда я пожал плечами, решив, что она просто помогает людям, как обычно, ни разу даже не заподозрив, что она лгала мне. Почему? Никогда раньше она не давала мне повода не доверять ей.

Я тупо смотрел на него, немного удивленный параллелью, проведенной между матерью и мной. Мы оба брали деньги с банковского счета отца, чтобы попытаться помочь Изабелле, полностью упустив, что еще он, на хрен, говорил. Боже, я был так же чертовски безрассуден, как мать.

– Случайно я узнал, что она расспрашивала об этой девушке моих коллег, и быстро положил этому конец, точнее, я так думал. Я оборвал ее контакты с Финиксом, больше не брал ее с собой. Но тот факт, что она не виделась с этим ребенком, не останавливал ее. Она наняла частных детективов, пытаясь найти компромат и выяснить, откуда появилась Изабелла, пытаясь найти способ забрать ее у Свонов. Она задавала вопросы за моей спиной, копая себе могилу. Я говорил ей много раз, что в одиночку она не сможет справиться с этим, что нельзя баламутить это дерьмо. Но она не хотела признавать этого, различая только черное и белое, – сказал он.

Он вздохнул и некоторое время сидел тихо, глядя на свой стол.

– Однажды вечером мне позвонил человек, который сказал, что Элизабет пришла к нему с просьбой отследить ее происхождение, интересовалась записями о рождении и смерти. Боргата всегда имела записи о таких вещах, равно как и образцы каждого своего члена. Я не знаю, известно ли тебе это, и, скорее всего, я не должен тебе говорить, но это так. Они берут образцы крови каждого сразу же, как только мы вступаем в их ряды. Но дело не в этом. Дело в том, что она спрашивала о фамильном древе, а этот человек был достаточно умен, чтобы узнать в некоторых фамилиях, о которых она выспрашивала, членов мафии. Он не хотел иметь с ней дело и прогнал ее. Тогда я понял, что она творит, и ждал ее дома, планируя поговорить с ней и потребовать прекратить это прежде, чем она погубит себя, – он замолчал, покачав головой. – Но было уже слишком поздно. Я опоздал. Вы так и не вернулись домой в ту ночь.

Я сидел тихо, впитывая то, что он мне рассказывал. Кто бы это ни был, они зверски убили ее только потому, что она пыталась выяснить происхождение Изабеллы. Она погибла, пытаясь выяснить ту же информацию, которую, черт побери, вынюхивал и я, информацию, которую защищал мой отец. Все это навалилось на меня в тот момент, и я быстро заморгал, чертовски потрясенный. Я делал те же гребаные вещи, что и она. Я пренебрегал собственной гребаной жизнью, чтобы выяснить тайну Изабеллы Свон. И, на хрен, не было ничего удивительного, что отец сходил с ума из-за этого, и почему он так настойчиво меня останавливал. Он даже посмотрел на меня и сказал, что если я не брошу эту дурь, то он потеряет меня так же, как потерял ее, вот почему он был так уверен, что эта информация убьет меня. Он уже знал, что кого-то из-за нее, на хрен, убили.