Делай, что должно

От грохота заложило уши, из двери плюнуло огнем. Откатившись в сторону, Поливанов успел заметить, как впереди один за другим поднялись разведчики. От дороги в сарай полетело еще две гранаты.

“Не зацепило бы своими же”, - подумал старшина, аккуратно отползая, и только тут сообразил, что двигается как-то неловко, боком, а правая нога сделалась тяжелой как бревно.

Успей немец чуть раньше, тут бы всему и кончиться. И лежал бы старшина сейчас не в госпитале, а на сельском погосте, и добивали бы фрицев без него. А если бы он сам не оплошал, сообразил, что не один пулеметчик засел, а есть у него второй номер, что пытается хоть как-то головой вертеть и фланги держать, то вел бы свое отделение дальше. Но уж пролитого не подымешь…

Покидал он деревню не пешим маршем, а лежа в санях, что тянула сонная рыжая лошаденка. Колыхались они по снегу и мерещилось старшине, что нет еще никакой войны, что дома он, на Урале и тропит сейчас на лыжах лису, потому что давно собирался сестрице к именинам воротник лисий справить. Но хитрая патрикеевна не подпускала его на выстрел, только мелькал впереди в заснеженных кустах ее рыжий хвост, и никак не не выходило задержать на нем взгляд, так рябило в глазах от белого, сверкающего под солнцем снега.

Потом и лиса пропала, и зимний лес, вместо высокого белесого неба в редких облаках — брезентовый полог палатки и на фоне его — знакомое скуластое лицо, курносое и очень серьезное, испуганное даже.

— Грибов? Ты зачем здесь?

— Вас привез, товарищ старшина, — Шурка быстро закивал, обрадованный, что Поливанов живой и даже его узнал. И угадав следующий вопрос, добавил поспешно, — Порядок, накрылись те фрицы. Двое их было, при пулемете. Наша деревня. И соседние две тоже. И скотину мы фрицу угнать не дали.

Старшина с облегчением подумал, что это очень хорошо, стало быть, голодать люди не будут, и хотел сказать что-то ободряющее Шурке, но усталость навалилась, странная и тяжкая, будто трое суток он не спал, а тут наконец получилось прилечь. Потому он уснул, даже не решив, что сказать.

Следующее пробуждение было не таким приятным. Куда-то поднимают, неудачно подхватили под правую ногу. Больно, черт возьми! Почему-то он совершенно раздет. А рядом, почти у лица, такие пронзительные черные девичьи глаза, что в жар бросает. И надо бы хоть простыню на себя потянуть, ну непорядок так перед женским полом в натуральном-то виде.

“Лежите спокойно”.

“Эх, самолеты бы сбивать такими глазками!” Отчего-то сделалось весело, совсем по-мальчишески. “Женюсь, — негромким шепотом пообещал он этим глазам. Всего остального за белой шапочкой и марлевой маской не разглядишь. — Если ты, сестрица, под маской такая же красавица, точно женюсь. Слово даю”.

Она улыбнулась, одним взглядом, и прикрыла ему глаза полотенцем. “Засмущал не иначе”, - подумал старшина, уплывая сознанием в какие-то райские кущи, чтобы проснуться снова в палатке, среди таких же как он бедолаг. Тогда и посетила первый раз досада. Финскую прошел старшина Поливанов без единой царапины. И до сих пор пули миловали. А тут нате вам. Чуток помешкал и пожалуйста.

“Повезло вам, товарищ, полного перелома нет. Но месяца полтора придется поскучать”, - сказал строгий пожилой военврач.

Снова “повезло”. Хотя какое там везенье! Сообразить надо было, что пулеметчик может быть и не один. Да если бы и так — на одном везении долго не продержишься. Почему их группа всю зиму могла самое большее наблюдать за противником, а поход за “языком” чаще оборачивался перестрелкой? А ведь фрицы на их позициях пакостили постоянно, их разведка могла хоть пленного утащить, хоть целый окоп вырезать! Значит, не научились мы еще. Воевать научились, раз немца гоним, а вот разведку вести… Эх, думай голова, шапку купим. Посоветоваться бы, да с кем? Кто сыщется бывалый, опытный, да еще свой в доску, чтобы открыть, что на душе накипело?

Вот с кем бы потолковал он, хоть в письме, хоть обиняками, чтобы не зачеркнула строгая военная цензура, так это с дядей Кузьмой, старым лесничим. Не про разведку даже, а про науку. Про то, как понять, что ты к порогу своего уменья подошел и выше головы не прыгнешь. Старик бы подсказал непременно, хотя сам и не воевал… Сейчас писать ему бы письма, слать фронтовые “треугольнички” в Билимбаевское лесничество. Только некому туда писать. Давно уж некому. Всего года старик не дождался, как Володя сестру в Брянске отыскал.

Он нашел Райку еще до Финской. Когда срочную служил. Один, конечно, не сладил бы, комиссар помог. Хороший был человек — полковой комиссар Ракитин. Знать бы, что с ним теперь, где служит? Именно он, когда смурной и подавленный еще не старшина, а рядовой Поливанов возвратился из короткого отпуска, что дали ему, чтоб на похороны в Первоуральск съездить, завел разговор о родных, о семье, и прямо при нем, тут же, написал запрос в Брянск. А еще через три месяца Поливанов получил полную справку и адрес интерната. И отпуск внеочередной ради такого дела. Потому что отличнику боевой и политической подготовки отпуск чтобы повидать найденную наконец родную сестру просто нельзя не дать!

Тогда тоже была весна и точно так же посвистывали синицы на рябине во дворе училища. Вспомнишь — до сих пор на сердце тепло.

Райка узнала его сразу, хотя прошло считай десять лет. Много было и слез, и разговоров. Не сгинула, не сломала ее беспризорная жизнь. Как же он ею тогда гордился — строгая, красивая, уже взрослая совсем, скоро аттестат получать. И учится на отлично, умница, значит не зря когда-то Володя учил сестру читать по магазинным вывескам. Говорила, что ей чуть возраст неправильный не записали, хорошо, что показала, что читать умеет.

Что сказала бы Райка, выложи он ей все нынешние думы? Наверное то же, что он сам: надо учиться. Есть дело, которому всю жизнь учишься. В медицине оно так. В разведке, выходит, тоже.

Так что, когда на выписке получил он направление на курсы младших лейтенантов, подумалось ему, что это и от сестренки привет пришел, и от дяди Кузьмы.

Глава 16. Саратов — Южный фронт, весна — лето 1943 года

Тощая двухцветная кошка, белая с черным ухом, сидела на крыше у самой трубы, и обернувшись назад, лукаво поглядывала на подбирающегося к ней кота. Поджарый и тоже очень худой кот занимал середину рисунка. Его хвост победно торчал вверх, и поскольку кот был обращен к зрителю как раз хвостом, художник очень наглядно показывал, что это именно кот и его намерения совершенно ясны.

Лазаревские карикатуры заметно подобрели, но не сделались от того менее солеными. Впрочем, от женского пола художник, теперь уже штатный технический рисовальщик госпиталя, такое творчество аккуратно прятал. Раиса разглядела сцену из кошачьей жизни лишь потому, что увлеченный очередным наброском автор не сразу ее заметил. Но подняв голову, немедленно прикрыл рисунок анатомическим атласом.

— Стало быть, на фронт от нас уходите, Раиса Ивановна? А я-то думал, уж приживетесь. Тяжко без вас Наташеньке придется.