Делай, что должно

Гости рассказали о себе. Они из Ростова, пианист до войны работал в музыкальной школе, скрипач — в филармонии, ансамбль как раз оттуда. Учитель музыки пережил оккупацию, был в подполье, даже награжден, в марте вручили медаль "Партизану Отечественной войны” 2 степени. Но говорить о пережитом избегал.

— Из моих учеников четверо погибли на фронте. Двоих немцы расстреляли в городе. А я… все еще живу… — он опустил глаза.

Артистка порывисто обняла его, зашептала, “не надо, не надо, на вас тут все держится, вся бригада, ведь музыка — и на войне нужна, и даже в тысячу раз больше, чем в мирное время”. Потом, чтобы отвлечь товарища от тяжких мыслей, попросила гитару.

— Товарищи, я хочу спеть специально для вас.

Голос у нее был глубокий, низковатый, таким хорошо романсы петь. И когда она их пела, до боли напомнила Колесник. Не удержавшись, Огнев спросил, знает ли она песню про три эсминца.

— Конечно! — артистка закивала, — Мой отец служил на Балтике. Он мне ее пел как колыбельную, — она улыбнулась, обозначив ямочки на щеках.

Она запела и голос, сильный и мягкий, сам собой воскресил в памяти Инкерман, штольни с коридорами, похожими на подземные улицы, и Колесник с такой же маленькой гитарой с гравированными на колках крошечными розочками… "Наш роддом эвакуировался еще месяц назад, но я не могла. Я — жена моряка, и я не имела права".

Лишь волком выл в снастях разбойный ветер,

А волны гнало к нашим берегам…

Огнев слушал, закрыв глаза и с совершенно спокойным лицом. Только кулаки сжал так, что костяшки побелели.

Певица взяла последний аккорд и ладонью мягко заглушила струны.

— Меня редко ее просят спеть. Эту песню моряки любят, а здесь ее почти никто не знает, — начала она и умолкла, разглядев медаль “За оборону Севастополя”.

— Редкая у вас медаль, товарищ майор, — сказала она негромко и очень сочувственно.

— Да, — ответил Огнев чуть хрипло, будто едва проснувшись, — Спасибо вам.

На этот раз, к наступлению готовились очень основательно. Перед 51-й армией не было водной преграды, но и без реки немцы постарались. Не пожалели ни бетона, ни колючей проволоки. В ожидании приказа на наступление пехота обстоятельно исследовала передний край, артиллерия накапливала снаряды, а Денисенко каждую неделю убеждал себя, что уж в этот-то раз сломит сопротивление отдела кадров армии.

Но как известно, человек предполагает, а штарм располагает. Думал Степан Григорьевич, что принимая командование санслужбой дивизии, оставит медсанбат на двух кадровых военврачей, оказалось — только на одного. Из очередной поездки возвратился он удивленно-огорченный и задумчивый.

— Вот как знал, что не спроста вызвали, — сказал он хмуро. — Собирайся, Алексей Петрович, до штабу. Переводят тебя от нас. В соседнюю дивизию. Там командира медсанбата убило вчера.

— Это кого же? — только и мог спросить Алексей.

— А помнишь, тогда на конференции, про полостные ранения докладывал? Ты еще хвалил, толковый доклад, хотя в основном по материалам мирного времени. Твоих лет где-то. На мине подорвался… Где только нашел? Я справлялся: состав у них в медицинском плане хороший, а в строевом — слабенький. Держись, ты там один кадровый будешь!

— Ну, буду учить, не впервой. Опять же, когда должность впереди звездочек, это к карьере.

— Не рано ли нам с тобой карьеру делать? — спросил Денисенко и выдерживал серьезное лицо, пока Огнев не улыбнулся. — Эх, вот хоть бы полгода Косте с тобой вместе поработать. Ну, ничего. Хлопец он толковый, авторитет есть, рука твердая, нервы крепкие. Сдюжит.

Глава 18. Южный фронт, новый медсанбат, конец апреля 1943 года

"Держись, ты там один кадровый будешь!" — напутствовал Денисенко.

Причина тотальной нехватки кадровых военных врачей вскрылась в санслужбе армии, куда Огнев явился за предписанием. Разговор, которому он стал невольным свидетелем, был очень характерный. Начсанарм распекал кого-то по полевому телефону, да так, что за десяток шагов от блиндажа слышно было.

— Что значит, “он без уважения попросил?!” — гремел его тяжелый бас, - Его дело — работать, а не вас уважать! Одного Денисенко боитесь, а в остальном — в одну дивизию обстрелянных найти не можете, зато в другой птичник собрали: начсандив Лебедев, командир медсанбата — Курочкин, замполит Петухов! Понятно, на что у вас все силы уходят! — судя по звуку, тут армейский начальник грохнул кулаком по столу, — Со всего фронта просили, небось! Дайте Огневу хотя бы пять человек кадровых, с опытом, с ранениями. Сестер и санитаров. До начала наступления. А то я в вашем отношении поставлю вопрос о кадровом резерве санитаров-носильщиков в батальонах. Что это такое, вся страна воюет, а отдел кадров армии пасьянсы из личного состава раскладывает! И уважения требует!

Когда через минуту Огнев вошел в блиндаж и представился, начальник санслужбы еще дымился от праведного гнева. Пришлось сначала выслушать от него немало нелестных слов о кадровиках, прежде, чем получилось перейти к делу.

Слегка остыв, начсанарм предложил чаю и вкратце объяснил ситуацию. Начасандив сделал яркую карьеру, попав в армию в сорок первом, тем более удивительную, что по образованию и специальности был санитарным врачом. Организатором он показал себя отличным, но дистанцию между собой и хирургами воспринимал очень болезненно. Хуже всего он чувствовал себя, похоже, с новыми пополнениями, особенно из тех, что имели большой хирургический опыт. “Тяжелый характер, — выдал свой диагноз начсанарм, — И очень болезненно относится к своему авторитету. Да у него бы этого авторитета было вдвое, кабы он о нем так не пекся. Надеюсь, сработаетесь. Товарищ Денисенко о вас очень хорошо отзывался”.

Начальником санслужбы дивизии оказался худощавый, почти под ноль остриженный полковник медслужбы лет сорока, с нездорового цвета лицом и синевой под глазами. Форма сидела на нем как влитая, но портупею ее обладатель так перетянул, что чувствовал себя в скрипучих начищенных ремнях зримо неудобно. И крючки на воротнике он перешил, чтоб потуже, и воротник смотрелся как ошейник. Выправка у него была бы отменная, если б не лютая зажатость — стоял полковник не так, как привыкли стоять люди с наработанной осанкой, а словно аршин проглотил. И эта портупея, и манера изъясняться строго по уставу, все это чрезмерное в полевых условиях соблюдение формы, показывало, что кадровым в санслужбе дивизии даже ее начальника можно считать с натяжкой. “Сложно ему, — подумал Огнев, — И впрямь ни среди кадровых, ни среди хирургов себя своим не чувствует”.

— Вот нынешнее расположение медсанбата, — полковник ткнул концом карандаша в кружок на развернутой на столе карте, — Инцидент с миной, безусловно, заслуживает внимания. По нашим сведениям, там не могло быть минных полей, ни противника, ни наших. Саперы работали, мне докладывали, что новых мин не обнаружено. Но вот состав… Майор Левин, светлая ему память, собрал хороший коллектив. Ядро его было сформировано еще в Новосибирске. Но это — недавние гражданские специалисты. Понимание текущей обстановки… вы сами увидите, товарищ майор. Надеюсь, что под вашим командованием….

“Как бы ему деликатно намекнуть, чтобы ремень ослабил, — невольно подумал Огнев, глядя как начальник санслужбы пытается сохранить выправку и при этом избежать боли в спине, — Кажется, я понимаю, почему он с кадровой службой не поладил.”

— По младшему и среднему персоналу некомплект у вас считается приемлемым, пятнадцать процентов, — продолжал начсандив, — Но врачами батальон укомплектован полностью. К сожалению, с минимальным фронтовым опытом. Кто-то сразу из Новосибирска приехал, кого из ППГ перевели. Со снабжением — восполняем то, что недополучили в распутицу. Медикаменты, перевязочный материал — обеспечим. С горючим, вот тут чудес не обещаю. Но с тяглом у вас более-менее прилично, в других частях лошадей еще меньше. С продуктами вопрос решен, правда, поступают жалобы, что военторг никак до нас не доберется. Я имею в виду, они же там, небось, не все с погонами еще. Хотя приказ когда был.