Делай, что должно

Три раза свернули они в потемках, грохнули в кузове друг об друга ящики. Закрашенные до щелочек фары грузовика едва давали что-то разглядеть. Но водитель дорогу знал, а потом и указатель — белый, приметный в темноте кусок фанеры, замаячил впереди. И еще через полчаса машина остановилась.

— Тамара Егоровна, прибыли! — докладывал водитель кому-то, в темноте Раисе не видному. — Старшина Горюхин имеет доложить: я вам окромя медикаментов фершала привез.

Это деревенское «фершала» живо напомнило мирное время, Белые Берега да первую практику. В почти полной темноте, еле различая землю, Раиса спрыгнула с подножки в дышащую мокрой землей и полынью ночь. Мелькнул свет ручного фонарика, с зеленым стеклом для маскировки. Раиса доложилась о прибытии маленькой стриженной под мальчика женщине с погонами старшего лейтенанта медслужбы. Это звание не сложно было запомнить, всего-то на звездочку больше. Только погоны у старшего лейтенанта сборные. На правом звездочки фабричной выделки, на левом — явно самодельные, из жести вырезаны. Только “змейки”, знаки различия заводской работы. И гимнастерка с отложным воротником со следами споротых петлиц.

— Ведерникова, — старший лейтенант протянула для пожатия узкую ладонь. — С прибытием. Давайте, помогайте разгрузиться, и вместе командиру доложим. Переезд вышел, что два пожара.

Пока с помощью водителя и двоих подошедших санитаров снимали ящики и тюки с перевязочным материалом, наскоро познакомились. Тамара сказала, что обращаться можно и на «ты», чай тут не штаб дивизии. Объяснила, что приказ на передислокацию пришел когда не ждали. И сейчас они едва разместиться успели, еще не начали принимать раненых.

В крошечной палатке, отведенной командиру, на двух снарядных ящиках, составлявших стол, горел фонарь «летучая мышь». Навстречу им поднялась женщина лет под сорок, худощавая, невысокая, с узким строгим лицом, которое природа не иначе точила из закаленной стали, переломав немало резцов, прежде чем что-то получилось.

— Они что там, решили нам пополнение капельно вливать? — с неудовольствием заметила Прокофьева, выслушав доклад коллеги. — Работать я с кем буду? Да вы сядьте, товарищ лейтенант, — кивнула она Раисе и снова обернулась к Ведерниковой, — Так, медикаменты вы получили, дополнительные палатки тоже. Завтра, слышите меня, с самого рассвета, сейчас толку нет, натяните тенты. Никто из ожидающих перевязки не должен оставаться на солнцепеке! Проследите за этим. Не хватит брезента — из подручных материалов. Любые навесы. Лично отвечаете! Сортировка — на Лесковой. Приказ ясен?

— Ясен. Брезент натянем, должно хватить. Разрешите идти?

— Сиди, сейчас пополнение наше устроишь ночевать. Теперь вы, товарищ, как ваша фамилия?

— Лейтенант медслужбы Поливанова.

— В Саратове с начала войны?

— С осени сорок второго.

— А до того где служили?

— Санитарный пароход “Абхазия”. Сталинградский фронт.

Прокофьева скользнула взглядом по нашивке за ранение, которую Раиса теперь согласно уставу носила, красную, потому что не тяжелое, но ничего не сказала. Личное дело только пролистала бегло. Зато о Саратове, о работе в эвакогоспитале расспрашивала так подробно, как Особый отдел на проверке не расспрашивал об отступлении.

— Гипсами, как вы понимаете, здесь заниматься негде. Операционной сестрой прежде были — это очень хорошо. При каких операциях? Под общей, под местной? При полостных приходилось? Приходилось, но мало… Ничего, опыта еще наберетесь. Вот завтра и посмотрю на вас в деле. Ведерникова, все ясно? Поливанова завтра работает со мной, Меркулова — с вами.

— Есть работать с Меркуловой.

— Все, обе свободны. Только учтите, если знакомство с коллегами затянется за полночь, отвечать будете всем дружным женским коллективом, — последнее должно было означать шутку, но голос у Прокофьевой не изменился, негромкий и строгий.

Вслед за Ведерниковой Раиса выбралась на воздух. Прошли мимо палаток, в темноте уже еле видных, мимо машин и полевой кухни.

— А операционной сестрой ты до войны была или только здесь стала? — спросила новая знакомая. — Уже на фронте? Молодец. Командир у нас, ты видела, какая. Главное — работай быстро. Медлительных не любит, сразу начнет подгонять.

“Не быстро, а вовремя”, - чуть не поправила машинально Раиса, потому что так учила когда-то Оля Васильева. Как же хочется верить, что она уцелела!

— Аккуратней, не упади тут, вот сейчас будет землянка, — Ведерникова не глядя поймала споткнувшуюся Раису за локоть. — Спускайся. Вот и дома. Ты голодная?

Есть не хотелось. Раиса целый день тряслась на попутках по жаре и в мыслях было только одно — упасть и заснуть. Тем более, что поднимут-то еще до света.

Начсостав обжил землянку небольшую, но очень уютную. Над самодельным столом висела настоящая керосиновая лампа под жестяным абажуром, освещая все теплым и желтым, каким-то домашним светом. Молодая женщина с погонами старшего лейтенанта сидела над книгой. Сквозняк колыхнул лампу и свет заплясал на ее волосах, таких светлых, что они показались седыми.

— Ань, встречай пополнение. К нам новую операционную сестру прислали, на место Зориной. Аж с моря! — Ведерникова никак не могла упустить такую подробность из биографии новой коллеги. — А ты устраивайся, Раиса. Вот теперь твоя койка, располагайся.

— Вечер добрый, — Анна подняла от книги воспаленные, усталые глаза. — Военврач третьего ранга Родионова, то есть старший лейтенант, Родионова. Опять переучиваться! Давайте уж без чинов, завтра не до них будет, — она улыбнулась, от чего сразу помолодела и сделалось хорошо видно, что она на несколько лет моложе Раисы, еще тридцати нет.

Они жили до недавнего времени вчетвером, три врача и фельдшер. Теперь осталось трое, Раисину предшественницу отправили по болезни в тыл.

— Тут еще Лескова, Галина Алексеевна, твоя соседка. Сейчас подойдет, за кипятком пошла. Чаю попьем и отбой. Ты с какого моря-то, товарищ Раиса, случайно не с Балтики?

Услышав про Крым, Родионова взглянула на нее с совершенно детским изумлением:

— Вот это тебя занесло, с моря на сушу! А то было подумала, не землячки ли мы с тобой, я в Таллине работала с сорокового года.

Пришлось Раисе рассказать, что она на самом деле совсем не с моря, а с Брянщины, а попала в Севастополь только в начале войны.

— Кипяток пришел! — в дверь шагнула круглолицая женщина с чайником, — Тамара, давай, знакомь с пополнением.

Лескова, третий врач, была самой старшей, лет под сорок. Невысокая, крепкая, широкая в кости, с мягким добродушным лицом. Каким-то образом она сумела в полевых условиях сберечь длинные волосы. Косы лежат вокруг головы кольцом.

— Мои архаровцы, — улыбнулась Лескова, поймав Раисин взгляд, брошенный на фотокарточку над ее постелью — двое мальчишек, у старшего — пионерский галстук. — С сестрой младшей остались, в Москве.

Повинуясь неписаному правилу, новые знакомые не расспрашивали ни про Брянск, ни тем более про Крым, хотя его история Родионову, похоже, все-таки занимала. Но вместо расспросов она сама охотно поведала, как чудом удалось выбраться в первые дни войны из Таллина и увезти маленького сына. Теперь он в глубоком тылу, с дедом и бабушкой и Анна за него спокойна. “Мой Славушка. Пять лет в марте исполнилось”.

Вся бревенчатая стенка землянки у ее изголовья — в карточках, их целых пять. Вот он еще младенец, вот учится ходить. Вот он с матерью, в руках игрушка — плюшевый заяц со смешно торчащим левым ухом и вислым правым.