Делай, что должно

— Мы тоже покажем, мы тоже видели! — заторопились за ним ребята с санками, не желая, чтобы такое событие прошло без них.

Оживленно жестикулирующий Антошка, его приятели и комендантский патруль отправились искать склад с запалами, а Огнев — дальше к госпиталю.

“Вот так и седеют ненароком, — подумал он, — Они ж для них как игрушки… А других им и взять неоткуда…”

Снаружи уже темнело, когда наступила очередь Огнева. В отличие от большинства докладчиков, он поднялся на кафедру с несколькими листками, скрепленными одним стежком хирургического шелка. Писать доклад целиком, а потом читать по-писаному он полагал ненужной тратой сил и времени. Другое дело — проговорить будущий текст вслух, с секундомером, опираясь на конспект!

— Военной хирургии невозможно по-настоящему научиться не на войне. Но хороший хирург ежедневно, каждой операцией учится сам и учит своих подчиненных. И, как только вопросы квалификации персонала выходят хотя бы на удовлетворительный уровень, со всей отчетливостью первое место начинает принадлежать вопросам организационным. Техника, не опертая на организацию, становится гласом, вопиющим в пустыне. С тех пор как Николай Иванович Пирогов произнес свое знаменитое "сперва административно", масштабы и напряженность войн выросли неимоверно, и быстрее роста масштабов растет важность организации. Начиная с самой тяжелой и опасной части нашей работы — с работы санитаров-носильщиков и фельдшеров на батальонных медпунктах.

Огнев видел, как вопросы обучения санитаров-носильщиков, чернорабочих военной медицины, заставляют одних врачей смотреть удивленно и недоверчиво, а других — торопливо конспектировать. Старая злобная присказка "военный врач — не военный и не врач", печально справедливая для мирного времени, сейчас не действует. Военный врач должен быть и военным, и врачом. И хирургом, и командиром, и организатором, и учителем. А многие врачи, как сказал кто-то из крупнейших наших военных хирургов, прячутся в операционной от тех нехирургических проблем, которые никуда не денутся, если повернуться к ним спиной.

Вечером первого дня конференции Денисенко, разумеется, нашел среди приехавших коллег Эпштейна. У того, кроме пачки исписанных бисерным почерком листов, было с собой еще два здоровенных трофейных фибровых чемодана с надписями: “Не ронять!”.

Эпштейн с простительной гордостью объяснил, что сумел пробить своему ППГ два доклада. Секрета из тем он не делал и, кажется, был готов доложить и в неформальной обстановке. А чемоданы, добавил он, это работа старшего лейтенанта Новиковой, она же и будет рассказывать.

Старший лейтенант Новикова (“Какие ж тогда у него младшие?”, подумал про себя Огнев) — судя по виду, вчерашняя студентка, была премирована поездкой на конференцию и докладом за отличную работу. Насколько Огнев знал Эпштейна, это означало, что старший лейтенант действительно работала за двоих, причем и руками на “отлично”, и головой тоже. Несмотря на форму, Эпштейн и Новикова смотрелись очень по-мирному, как профессор и лучшая его дипломница.

Сам же Эпштейн приехал с темой, которая обещала переворот в лечении шока. “Завтра, все завтра!” — отказался он раскрывать подробности, хотя видно было, что идея увлекла его с головой.

Новикова читала доклад, ужасно краснея, но не запинаясь и не сбиваясь. Гипсы были действительно отличные, а рекомендованные самой Гориневской методы изготовления типовых гипсовых повязок для легкораненых должны были сберечь немало сил врачей и здоровья раненых.

Рентгеновские снимки и образцы гипсов пустили по рукам. И снимки были отличные, и повязки сделаны превосходно.

— Артист, — не удержавшись, заметил вполголоса Денисенко, — скульптор, Челлини Южного фронта. Дай ему волю, он бы из этого гипса и дивчину с веслом вылепил, да кто же ему столько даст!

— Как учит нас товарищ Гориневская, раненый в глухом гипсе должен спать спокойно, но хирургу следует бодрствовать. — закончила Новикова доклад, — Вот результаты работы нашего госпиталя, товарищи, начиная с ноября сорок второго. Динамику вы можете оценить и сами.

— Вашей работы, товарищ Новикова, — громко сказал Эпштейн в аккурат между концом доклада и аплодисментами.

Он смотрел на докладчицу с поистине отеческой гордостью, а старший лейтенант впервые сбилась с голоса. “Спасибо” она скорее пискнула, чем произнесла.

Эпштейн приехал с идеей субокциптальной пункции [Введение фосфата натрия в большую цистерну головного мозга путем затылочной пункции, идея Штерн по борьбе с шоком. Опробована во время Финской, без достаточной статистики. Попытки использования в ходе Великой Отечественной показали, что метод неработоспособен, проверка лучшими военными врачами СССР дала однозначный вердикт “Не работает”. Активные попытки внедрения этого метода были использованы против Штерн во время послевоенных репрессий.], которую очень пропагандировал именно для медсанбатов “и даже для полковых медицинских пунктов”. Он буквально светился и простой, красивой идеей, и Линой Соломоновной Штерн, первой женщиной — профессором Женевского университета, первооткрывательницей гематоэнцефалического барьера. Трудно было сказать, что больше его восхищало — новый метод или открывшиеся в Советском Союзе возможности для талантов.

— Вроде и товарищ Штерн у нас мирового масштаба величина, и звучит заманчиво… но ежели у нас товарищ Эпштейн о чем с такой помпой вещает — значит, где-то подвоха не увидел! — шепотом прокомментировал Денисенко, когда доклад окончился.

Огнев промолчал и улыбнулся. Он, разумеется, вспомнил тридцать девятый год и старый спор, но подумал, что напоминать об этом сейчас — ни пользы, ни удовольствия. Но Степан Григорьевич и так понял.

— Первичный шов вспомнил? — вздохнул он, — Ну… и на старуху бывает проруха.

Перед перерывом второго дня объявили о награждениях. Немногие из присутствовавших участвовали в Гражданской, и медицинский состав в ту пору наградами не баловали. Даже “XX лет РККА” редко можно было увидеть на военвраче. Основные награды Хасана и Халхин-Гола, даже у батальонных врачей, были “за отвагу в огне”, как писали в прошлом веке, а не за регулярную медицинскую работу.

Так что, едва ли не для всех награжденных это был первый опыт такого рода.

Огнев получил даже две награды — “Красную Звезду” и “За оборону Севастополя”, совсем новую, введенную в конце 1942 медаль.

Очень странное ощущение оставили эти две награды, полученные одновременно. От “звездочки” чувствовалось тепло признания и благодарности, а “За оборону Севастополя” отчетливо щемило сердце. Астахов — “один из двух машин вышел” и его последнее напутствие: “Выживи!” Соколовский. Ермолаев, так не любивший стрелять. Джульетта-Верочка. Колесник: “Девочки же к миру?”

“Мистики Серебряного века сказали бы, что я между двумя мирами. Но нет мира умерших, кроме того, что сложен из нашей памяти о них. Глядишь, вырвался кто”.