День последний

Раксии не спеша вынул из-за пазухи свернутый в трубку свиток и стал медленно его разворачивать. Свиток был скреплен золотой печатью, висевшей на золотом шнуре.

— «Иоанн-Александр, во Христе боге благоверный царь и самодержец всех болгар и греков, жалует свет- ^{51 лых боя}р и воевод Павлина, Светослава, Власия, Ио_НЧа, Д,⁰⁶^.^ Семира, Иоанна и Тихота прониями в Плов-^дивской области, со всем, что к тем прониям принадле^{жит, как} то: живущими на тех землях париками, а равно ^сборами за пользование переправами, мостами, охотни^чьими угодьями, пешеходными и проезжими путями и ^прочим, во славу и памятование щедрой десницы пр_е^высокого царя нашего богоугодного и боговенчанного ^Иоанна-Александра», — медленно прочел старый Раксин, ^взглядывая на каждого боярина или воеводу при прои_3-^несении его имени. — Царский хартофилакс ⁵¹ в Тырнове выдаст каждому из них грамоту с красной царской подписью и царской печатью, — прибавил в заключение про-товестиарий и подал с поклоном свиток Александру.

Царь медленно свернул свиток и поглядел на сына. Тот некоторое время смотрел на отца, не мигая. На юном белом лице его выступили красные пятна.

— А тебя, Михаил, — протяжно произнес Иоанн-Александр, — назначаю соправителем государства, как поступали все болгарские самодержцы с наследниками престола. Да здравствует царь Михаил-Асень! — вдруг громко крикнул он, подняв чашу.

Удивленные неожиданной царской милостью, бояре и воеводы поспешили, однако, осушить свои чаши под громкие дружные клики:

— Да здравствует царь Михаил-Асень!

— Да здравствует царь Иоанн-Александр!

Первый поднялся с места Михаил-Асень. То краснея,

то бледнея, словно в душе его боролись два чувства, он медленно подошел к отцу, но ничего не сказал ему, а только поцеловал его руку. Иоанн-Александр притянул его к себе и поцеловал в лоб. Наследник встал возле его кресла. Перечисленные в царском указе бояре и воеводы, поспешно вложив мечи в ножны, стали тоже подходить по очереди к руке царя. При этом они глядели на него виновато, а то и просто избегали его взгляда. Последним подошел Иончо. Вместо того чтобы склониться, он поднял голову.

— Царь, — тихо, но твердо промолвил он, — спасибо тебе за честь и за царскую милость. Но не прогневайся и не таи на меня зла: я остаюсь при своем. Царь ⁵²

Александр! — заговорил он громче, не смущаясь тем, что царь все больше и больше краснел, а бояре, повскакав с мест, навострили уши. — Обнажи свой меч, встань во главе войска, что стоит в Сливене, и поведи его...

— Ты что, обезумел, Иончо? — воскликнул в изумлении толстый протостратор Михаил и даже развел руками. — Царя учить вздумал?

Но Иоанн-Александр жестом остановил его.

' — Постой, Михаил, не прерывай его милость. Ну, а против кого же обнажить мне свой меч? На кого двинуть войско? — обернулся он к воеводе с каменным лицом.

Иончо печально улыбнулся.

— В греческой Фракии скоро ничего не останется от грабежей. Агаряне не больно раздумывают над тем, чья это земля: им лишь бы было что грабить и кого в рабство угонять. Ежели у соседа нива горит — и на нашу огонь переметнется. Соседнюю не погасим, своей лишимся.

— Царские пограничники знают свое дело, а царь день и ночь думает о царстве, Иончо, — с досадой промолвил Раксин. — Довольно тебе царя поучать.

Иоанн-Александр тряхнул головой и, опираясь на меч, встал из-за стола.

— Отец Никодим, спасибо тебе за угощение, за хлеб, за соль, — веско промолвил он, кланяясь игумену. — Я и в Царевце так сладко не едал. Ежели что понадобится святой обители, ты не стесняйся: царское ухо далеко слышит... А с тобой, Теодосий, мы и двух слов сказать почти не успели, — ласково обратился он к парорийскому иноку, который встал, как только поднялся из-за стола игумен, и набожно перекрестился, хотя не съел ни куска жаркого, а только отхлебнул немножко вина да отломил себе кусочек хлеба. — Завтра или послезавтра я поеду обратно в Тырново; ты будешь. моим спутником и дорогим гостем. Тебе оставлено место в моей колеснице. Нам нужно как следует потолковать о соборе и о гнусной богомильской ереси. Слышал я, что и патриарх кое в чем с тобой не согласен, — прибавил царь, улыбаясь.— Неплохо тебе с ним повидаться.

— Разреши мне, царь, сейчас вернуться в Парорий-скую обитель, — неожиданно, может быть, даже для самого себя возразил Теодосий.

Царь поглядел на него с удивлением.

— Как? Сейчас же?

— Нынче утром оттуда пришли два инока. Они бежали от агарян, которые опять напали на братию, — взволнованно пояснил Теодосий. — Мысль о том, что преподобный и братия в опасности, а я далеко, не дает мне покоя. Прости меня, царь!

На лице его была написана тревога.

Но царь поморщился.

— Опять агаряне,— с досадой промолвил он.— И ты, как Иончо, пугаешь меня этими бездельниками, Теодосий?

— Воевода говорит правду, царь,— тихо ответил Теодосий. — Басурманы зажгли Фракию с четырех сторон. Кантакузен ли призывает их, Анна ли ублажает деньгами и подарками, они гнут свою линию. Дошло до того, что христиане сами предают своих братьев им в руки, — упавшим голосом продолжал он. — До нас как добрались, не знаю. Может, охотиться в парорийские леса забрели. Так или иначе, в первый раз они еще месяц тому назад, вскоре после пятидесятницы, на святую обитель напали. Не предупреди нас тогда во-время Скопель-ский кефалия, они все живое истребили бы. Хвала и тебе, царь: твоя башня спасла и людей и скот.

И Теодосий почтительно склонился перед царем.

Но царь словно не заметил поклона. Он стоял возле своего кресла под монастырской лозой, выпрямившись и глядя в одну точку.

— Витомир! Витомир! — воскликнул он, не обнаруживая в голосе ни удивления, ни испуга и протянув руку в сторону двора.

Все обернулись. В самом деле, на монастырском дворе только что появился покрытый пылью боярин верхом, в латах и шлеме. Услыхал ли он голос царя или подбежавшие слуги и монахи указали ему на присутствие последнего, только всадник сейчас же спешился и торопливо зашагал мимо самшитов к столу.

— Господи боже, да ведь это в самом деле Витомир! — послышались восклицания в толпе бояр.

А те, что помоложе, побежали навстречу прибывшему и стали было расспрашивать его на ходу. Но Ви-томир отстранил их и, ни слова не говоря, направился прямо к Иоанну-Александру. Лицо у него было усталое, измученное. Даже одежда говорила о продолжительном пути и пережитых опасностях: местами висела лохмотьями, обнажая белую кожу, местами была пропитана кровью, смешанной с пылью и землей.

Витомир упал перед царем на колени и поклонился ему в землю.

— Твое величество, Перперак потерян!
– глухо промолвил он.

Иоанн-Александр отшатнулся и молча поглядел на боярина, не поднимавшего голову из пыли. Лицо его побагровело, как спелая малина.

— Где твое войско? —хрипло спросил он. — Встань, боярин! Виновен ты или нет, разберем потом.

Витомир медленно поднялся.

— Внизу, в Сливене, — пробормотал он, боязливо глядя на сердитое лицо царя. — Только... только его мало осталось. Часть перебил Кантакузен, часть утонула в Марице, переходя ее вброд. А больше всего погибло от рук агарян. ..