Держава (том первый)

Впереди гвардейского полка ехал отец. Как сейчас он любил его, любовался им и мечтал быть таким же бравым генералом… За полком отца пронеслись казаки и последними, держа равнение на государя, лихо отбивали шаг, строя из себя бывалых вояк, безусые юнкера.

«Такие же как я, — глядел на них Аким. — Всё! Решено! Иду в училище!»

Глядя на молодых ребят, Николай заулыбался и произнёс:

— Надежде русской армии, ура, господа!

И юнкера так молодецки рявкнули «Ур–а–а», и с таким армейским шиком отбивали шаг, что государь захлопал в ладоши, нарушив этим строгий распорядок парада.

Вечером Аким с чувством расцеловал отца и, сознавшись в своих грехах, сообщил, что определённо пойдёт в военное училище.

Максим Акимович прослезился, потому что сбылась его мечта, и от гордости за сына.

«Рубанов растёт! Ещё один защитник Отечества!»

Ирина Аркадьевна, узнав о прогуле и безумном решении старшего сына, думала совершенно иначе.

____________________________________________

В мае Максим Акимович Рубанов поехал в Гаагу в составе российской делегации, чтоб принять участие в мирной конференции, созванной по инициативе русского императора.

В Гааге собрались представители двадцати держав, которые с треском и провалили предложения Николая о разоружении. Да и как они могли утвердить их, если принц Уэльский назвал призыв России к миру «величайшей бессмыслицей и вздором, какие он когда–либо слышал».

Кайзер Вильгельм и вовсе воспринял российскую инициативу, как государственную шутку. Вдосталь насмеявшись от этого сумасброда Ники, и наязвившись на тему — «Миротворец», он дал ответ русскому царю: «Ники, я надорвал живот от смеха. Вообрази монарха, распускающего свои полки, освящённые вековой историей, и предающего свой народ анархии и демократии…»

Но всё же кое–что положительное произошло. Государства приняли конвенцию по правилам ведения войны, и был учреждён постоянно действующий международный арбитражный суд.

____________________________________________

Кроме этой неудачи, в царской семье произошла и другая — опять родилась девочка.

Прежде чем зайти к жене и поздравить её с рождением ребёнка, Николай долго гулял по парку, дабы успокоить нервы, раздражение и изобразить на лице приличествующую событию радость.

«Какая может быть радость, — думал он, — коли мне нужен сын. Ведь до сих пор официальным наследником на престол является мой брат, Мишка, а такого, мягко говоря, олуха, свет ещё не видывал. Ежели я держу примером для подражания, кроме папа' конечно, императора Александра Первого, то мой братец во всём подражает Константину, брату императора Александра. Судьбы, иногда, склонны к повторению… Тоже, того и гляди женится шут знает на ком, создав мне и державе неприятности. Ну ладно… Пора идти поздравлять любимую Аликс с рождением дочери».

Конечно, чуть позже, Николай души не чаял в Марие, как и в двух старших дочерях: Ольге и Татьяне.

Через две недели после рождения Марии, императора постиг ещё один удар — в возрасте 27 лет скончался от туберкулёза другой его брат — Георгий.

После похорон, царская семья уехала успокаиваться в Ливадию.

____________________________________________

У Акима это лето проходило под знаком сдачи экзаменов. А экзамены — под знаком столетия со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Каждый экзаменатор, даже по математике, считал своим долгом что–нибудь спросить о великом юбиляре.

— Неужели Александр Сергеевич не мог родиться годом раньше? — тяжело вздыхал Дубасов.

— Или годом позже, — развивал его мысль Аким. — Выход у нас один. Следует посетить Домик Петра Первого и помолиться в часовне перед образом Спасителя, дабы помог сдать экзамены.

— Точно! Как я сам не догадался, — обрадовался Витька Дубасов, и друзья направились в сторону Прачечного моста, что напротив Летнего сада.

— О-о! Видать к удаче, — сначала услышали, а затем и увидели пароконную повозку, гремящую по булыжной мостовой окованными железом колёсами.

— Дилижанс летит, — иронично хмыкнул Дубасов.

— «Сорок мучеников», — вспомнил народное название громыхавшего транспорта на жёстких рессорах Аким, приготавливая пятак для проезда, и усаживаясь на расположенную поперёк повозки скамейку.

— Пешком бы быстрее добрались, — потёр прикушенную щёку Дубасов, высаживаясь у пристани на Фонтанке.

— Скорее! К Спасителю, за две копейки, — надрывался у сходен тёмно–синего пароходика матрос в выцветшей тельняшке.

К нему выстроилась очередь мамаш с гимназистиками младших классов, и самостоятельных великовозрастных олухов — из старших.

— Пороть их надо было во время учебного года, — бурчал пожилой чиновник в пенсне и с саквояжем в руке, обращаясь к женщинам, но косясь на великовозрастных ленетяев. — А теперь из–за этих двоечников нормальные люди на Выборгскую сторону попасть не могут. И откуда такое поверье пошло, что икона сдать экзамены помогает? Я ни разу к ней не ездил, однако ж, среди первых учеников гимназию кончил, — пробрался к жёлтой кормовой каюте и уселся на скамью.

Друзья расположились у поручней втащенного на борт трапа.

— Красота, — снял фуражку Дубасов и кому–то ей помахал на пристани.

— Сейчас тебя ещё на двульник накроют, — засмеялся Аким, радуясь хорошей погоде, реке, пароходу и предстоящему плаванию. — Видишь надпись: «Рук за борт не выставлять», и чуть ниже: «Штраф 2 коп».

И точно. Подошедший матрос с финским акцентом произнёс:

— Ка–а–с-с–пат–та-а! П–п–росьп–па-а рук–к–и за п–по–орт не выст–т–авляйт–те.

— А я не руки, а фуражку, а про фуражку ничек–к–о-о не сказано, — стал спорить с ним Дубасов. — Терпеть не могу эти корыта, общества лёгкого финляндского пароходства. Лучше бы на шхуну купца Шитова сели, — указал матросу на усердно дымящий чёрной трубой, обгоняющий их пароходик главного конкурента, выкрашенный в зелёный цвет.

Финский морской волк, вспоминая всуе какую–то финскую каррамбу, оставил друзей в покое, забыв, про штрафные две копейки.

Как все народные бедствия — типа пожаров и наводнений, экзамены закончились. То ли помогла икона Спасителя в часовне Дома Петра Первого, то ли просто повезло, но друзья экзамены сдали вполне прилично. Даже «гениальный» Дубасов.

Правда евреи, которые не молились иконе, и вовсе сдали на пятёрки.

Максим Акимович порекомендовал сыну Павловское училище. Зная про суровую его дисциплину, надеялся, что Аким станет там настоящим солдатом и потом ответственным офицером.